По родимому краю

Интернационал есть также право жить и работать в родном краю, в стране сердечной привязанности, и не быть насильственно перемещаемым из конца в конец по земному шару. У человека имеются, в виде привеска к образующей его экономике, еще сильные этнические и расовые черты, на человеке запечатлелись фигура, флора и фауна его родной местности; и кто живет и действует не в царстве голых идей, а в цветущей живой действительности — должен с этим неминуемо считаться. Наш мужик мыслим только в братстве с лошадью, коровой, рожью; и если мы хотим (и он сам бессознательно хочет того же) побратать его с электричеством, то встретимся с мощной инерцией его экономики (лошадью, коровой...) — это раз, это главное, и еще встретимся с его расовой инерцией — психическими и физическими окаменелостями, получившимися от хозяйничанья с лошадью (а не с электромотором) и жизни в данной природе (ржи и берез, а не пальм и маиса).

Едешь по тяжелому песчаному полю, все горизонты далеки, время идет медленно, зной и тоска в душе. И тогда ясно мне: пространство, время, душа — все это вопросы техники, промышленности, а не философии. Истинный философ современности — это механик, электротехник, архитектор. Он действительно решает вопросы вселенной, потому что действует самым совершенным методом — работой, руками, вцепившимися в материю, а не оркестром призрачных понятий.

Человечество движется по линии наименьшего сопротивления, конечно. Вот сейчас оно перестраивает само себя, а не поверхность земли, не природу, потому что первое легче и выгоднее второго. Но будет скоро время, когда опять центр работы и внимания человека перенесется из общества в материю, так как только до известного предела можно реконструируя общество повышать его производительность, а потом опять надо пробивать в земле новые молочные ключи и прорывать новые туннели в неизвестном и неиспользованном. Но если б нашелся техник-чудотворец, который отомкнул бы природу для человека, и земля облилась бы теплом, влагой и хлебом — всюду и навсегда, мы не услышали бы больше имен Ллойд Джорджа, Пуанкаре, Пилсудского, а навеки утвердилось бы и проросло в земле звучное имя простого человека — Ивана.

Вот мы подъехали к совхозу «Зеленому Яру». На том берегу Дона сена больше, чем в американских пампасах! Дон тут особенно тих и глубок, берега его в белом нежном песке, и течет в его берегах не вода, а влага — холодная тягучая слеза.

В «Зеленом Яру» — материнская благодать земли. Тут в глухих балках сочатся и бьют фонтанами ключи с редкою водой — ее можно пить без жажды, а для удовольствия и здоровья. Две бутылки ее мы привезли в город для анализа — может быть, этой водой можно будет лечить людей. Но там этой водой мелют муку на совхозовской мельнице. А потом она из-под наливного колеса идет по канавке среди капусты. Если эту водопроводную канавку запрудить, то уровень воды в ней будет выше огородной площади, следовательно, тут налицо наивыгоднейшие условия для орошения. Честь и заслуга совхоза «Зеленого Яра», что он это орошение производил в этом году, правда, довольно неумело и скудно — на площади не более одной десятины. Но это потому, что у него и без того много важных дел, а штат малочисленный. У совхоза около двадцати десятин тучного, плодоноснейшего сада. Молоком плодов течет тут земля. Низко нависли деревья, рыпят и ломаются. Земля устлана розовым ковром яблок, и люди живут на подножном корму, как некий белый скот.

Задача нашей поездки (представителей Отделений гидрофикации и мелиорации) заключалась в том, чтобы разработать засоренные ключи в балках — увеличить количество воды для мельницы и орошения, осушить заболачивающийся луг и устроить транспорт фруктов в город на моторной лодке по рекам Дону и Воронежу. Все это делается и будет сделано. Тысячи пудов яблок, груш, бергамот, арбузов, дынь, хлеба достигнут желудка рабочего и служащего, и самая плодоносность «Зеленого Яра» от орошения в будущем году увеличится. Задача всякого учреждения не только использовать рациональнейшим образом имеющееся, растущее, но и увеличить плодоносность того, что имеется и растет.