<Рецензии, опубликованные в журнале «Октябрь мысли»>

В первой же статье первого номера журнала, в программной статье тов. Чужака — «Под знаком жизнестроения» — Леф дал такое определение искусства: «Искусство есть только количественно-своеобразный, с преобладанием эмоции, метод жизнестроения и, как таковой, не может остаться ни изолированным, ни тем более длительно самостийным — в ряду других подходов к строению жизни». Этот тезис явился для Лефа основным. Поэтому надо разобраться — насколько он марксистский и революционный.

В той же статье тов. Чужак, говоря о домарксистском понимании искусства, указывает на тезис — «искусство — познание жизни» как на высшее достижение буржуазной эстетики. Увы! — не только буржуазной — даже и марксисты (тов. Воронский, тов. Троцкий) принимают за основу тезис — «искусство — познание жизни».

В сущности, все споры об искусстве сводятся сейчас к спорам об этих тезисах. Есть, правда, еще третий — «искусство — украшение жизни» (тов. Луначарский), но это настолько явно эстетское положение, что о нем всерьез говорить не приходится. Значит, два положения: 1) Искусство— познание жизни (тов. Воронский, тов. Троцкий), 2) Искусство — метод жизнестроения (тов. Чужак, Леф).

Разберемся!

«Искусство — познание жизни», — заявляя это, тов. Воронский с гордостью указывает, что такое определение искусства давал еще Белинский.

Добавлю: —

— Не только Белинский — еще раньше — Гегель.

У Гегеля было свое определение искусства. Но можно ли так, с категоричностью, утверждать, что гегелевское определение это и есть — истинно марксистское определение? — Сомнительно!

Не буду вдаваться в детальный разбор. Интересующихся отсылаю к выходящей в скором времени книжке тов. Н. Горлова — «Искусство — эмоция класса». Для меня достаточно констатировать, что тов. Воронский без малейшей переделки взял тезис Гегеля и на нем утвердился. Теперь о тезисе тов. Чужака.

Никто не станет возражать против того, что искусство воздействует на эмоцию, т. е. в определенном направлении организует ее. Это бесспорно. Но ведь организовывать эмоцию — это значит через эмоцию организовывать деятельность человека, иначе говоря, строить жизнь. Это, конечно, грубо, схоластично, но в мои задачи не входит доказывать правильность тезиса тов. Чужака. Он сам это делает достаточно убедительно. А я только рецензирую журнал.

Посмотрим, как теоретики Лефа проводят этот основной тезис.

Отмечу наиболее интересное.

1) Статья тов. Чужака во втором номере «Лефа» — критическая. В ней — жестокая критика Маяковского за отход от производственной линии.

Статья того же тов. Чужака — в третьем номере — полемическая. Ставится вопрос о внутрилефовской коллизии — «производственнического Лефа, пытающегося сделать из теории — пока еще корявые и робкие, но уже актуально-практические выводы», и «строгого футуризма... отдающего производству только — технику левой руки и явно путающегося меж производством и мещанской лирикой».

И вывод тов. Чужака из наблюдения этой коллизии —

— «Помочь производственническому крылу Лефа...— значит, способствовать скорейшему выявлению искусства, нужного рабочему классу».

2) Чрезвычайно нужная статья тов. Арватова — «Маркс о художественной реставрации», подводящая базис марксовых слов под постоянную продвижку вперед левых в искусстве; доказывающая — вред и «немарксистскость» назадовых лозунгов.

3) Полемические статьи тов. Горлова в третьем и четвертом номерах «Лефа» — ответ тт. Сосновскому и Троцкому на их столь различные и в то же время столь одинаковые выпады против Лефа.

4) Статьи тов. Третьякова в первых трех номерах «Лефа», деловито разбирающиеся во всех нелепейших обвинениях, возводимых на Леф, и спокойно их отвергающие.

Вот и все наиболее интересные теоретические статьи в журнале.

Остаются статьи специальные. Тов. Винокура— о языке; о них уже очень много писалось и говорилось за последнее время.

Нам они кажутся серьезно ставящими вопрос о необходимости нового классового подхода к языку и безусловно заслуживающими всякого внимания. Статья тов. Дзиги Вертова — является прямым перенесением основного тезиса на область кинематографии.

Статья Шкловского в четвертом номере. Зачем она напечатана — непонятно. Что Лефу до техники романа тайн и какое отношение имеет она к производственному искусству— аллах ведает. Отдельные положения в этой статье весьма спорны — например: «В настоящее время мы, очевидно, накануне оживления романа тайн. Возрос интерес к сложным и запутанным конструкциям. Своеобразно преломлена техника тайны у Андрея Белого. Интересно отметить новое перевоплощение техники загадок, которое дает нам Андрей Белый».

Почему это — мы накануне оживления романа тайн, и причем здесь все Белые и других цветов покойнички — Шкловский не объясняет. А без доказательств — такое «положение» весьма... сомнительно. В общем же статья беспартийна... до скуки.

Вот и вся, грубо взятая, теоретическая часть «Лефа».

Практика. Это тема настолько большая, что уместить ее в рецензию никак нельзя. Поэтому о ней отдельно, уже не рецензией, а специальной статьей, во втором номере.

Начинается так:

«От редакции» — «Возобновляя вековую традицию толстых журналов в Петрограде, после длительного перерыва, вызванного эпохой революции и гражданской войны...»

Возобновлять традиции... это, конечно, кому что нравится. Кто возобновляет, а кто новое делает. Но при чем же здесь марксизм, при чем же здесь тов. Ленин? Когда читаешь список сотрудников журнала, в глаза бросается противоестественное сожительство под крышей одного, хотя бы и толстого, журнала тов. Ленина и, например, Мариэтты Шагинян, тов. Клары Цеткин и Ходасевича или графа Толстого.

Это общие замечания. То, что сразу бросается в глаза. Но в этой рецензии мы будем говорить о главном в толстом журнале — о его литературно-художественном отделе.

Отдел литературно-художественный — подбор специальный.

На этом стоит остановиться.

Сперва о прозе.&bbsp;— Под предводительством именитого графа Алексея Толстого путешествуют эти господа по страницам единственного петроградского госиздатского толстого журнала.

Каждый путешествует по-своему.

Граф, как и подобает графу, описывает места культурные, где варваров-большевиков не имеется, — Парижи. И конечно же, на то он и русский барин, описывает в этом Париже ужасных апашей.

Но ведь нельзя же так, скажет читатель, — прошла война, русская революция, нельзя же все об апашах.

Граф — умный человек, ответим мы, у него все предусмотрено: Париж у него послевоенный, хотя это становится известным только из голословного графского заявления, апаши у него модернизированы, бывшие «пуалю». А чтобы было под стать Госиздату, даже словечки модные введены — «деклассированный», «буржуа» и еще много таких же, и даже о казни Марии-Антуанетты совсем некстати рассказано.

Впечатления от графского рассказа не остается никакого.

Разве только... легкая зевота.

Дальше — Николай Никитин. Этот помоложе, поинтереснее и, пожалуй, менее осторожен.

У него рассказ даже с предисловием. Рассказ о старых офицерах, служащих по воле революции в Красной армии.

Но ведь неудобно как-то советскому литератору, попутчику из Круга так просто взять и писать об... офицерах (излюбленная тема Никитина, между прочим). Поэтому предисловие:

«У меня узкий круг (даже и здесь без круга обойтись не может. — А. 77.) некоторой части старого царского офицерства»...

— «Если из „150 миллионов“ вывалится 1% зараженного общественной гангреной, нужно уметь быть жестоким и не жалеть ненужного... Повестью я их регистрирую как покойников. Об их судьбе — странной и скучной — мне хотелось здесь рассказать. Это точка им — и для меня, автора, — чтобы мог... обменяться приветом с тем племенем, кого еще Пушкин назвал „младым и незнакомым“».

Насчет привета Никитин (как бы помягче выразиться) несколько... поторопился. Племя (почему племя?) молодое и незнакомое вряд ли будет обмениваться приветами со звездными писателями. У него есть писатели свои. А вот насчет отношения Никитина к своим героям — поговорим.

«Повестью я их регистрирую как покойников... Это точка им... »

Мы думаем, что точку «им», а кстати и Никитину, поставил или поставит пролетариат, вот это самое «племя младое, незнакомое». А «регистрирует» Никитин своих героев не так чтобы очень сурово, а даже очень внимательно... чтобы не сказать — любовно. Проверим:

«Лепукалн (это политком. — А. 77.) ходил ясно, чуточку хмельной... разыскивая глазами Климовича {офицер. — А. 77.). И найдя, ласково шепнул: — И Климовича научу... что же... Любовник... А, любовник? И только хотел он к нему наклониться, как Климович бешено отскочил от него. И сжал брезгливо (курсив мой. — А. 77.) бороду в горсть.— Отстаньте. От вас разит пивом».

«Климович сидел устало... Него черные глаза (затянутые мохнатыми, как у зверя, ресницами), любившие смеяться, но не умевшие говорить, уперлись в Фирсова».

Так говорится в рассказе о героях. А вот, что говорится о революции.

Речь политкома:

«Мы вспомнили исторические переживания...

...Недовольство внутри того строя, который мы с вами переживали...

...Эту нить проделали рабочие и Красная армия...

...С гордостью восстановились...»

Еще пример:

«Тут же одним левым глазом захватил краешек столичной газеты и между крошками (в газеты был завернут хлеб) прочел:

„В д. № 9, по Социалистической площ., повесилась, оставив записку о разочаровании в жизни, гр. Берзина, 54 лет“.

Улыбнулся Фирсов.

— Анекдоты... Началось...»

Еще:

«Кривой Кочеток, как ни назови, останется всегда Кочетком».

Еще:

«Он идет мимо Уездкома, Отнаробра — и прочих, и прочих правящих мест. За плечами винтовка, в снегу тяжелые вятские валенки, и с красной звездой, заточенной в овал скрестившихся веток.

У него нет лица, потому что не надо ему лица».

Еще:

«У портного есть комод, а на комоде рядом с зеркалом — по одну сторону самовар медный, но покрыт никелем, по другую — гипсовый Карл Маркс, величиной в три вершка, покрыт позолотой».

Вряд ли требуются еще комментарии... Мы думаем, что приведенного достаточно, чтобы сказать, что «племя младое, незнакомое» не только не пошлет Н. Никитину «привет», но, пожалуй, пошлет (уже не ему, а по его адресу) несколько слов более крепких, чем «привет».

Остальная беллетристика бесцветна и так же «кругла», как и писания Н. Никитина и графа Толстого.

Перейдем к стихам. С ними тоже не легче.

«Пролетарский» поэт Илья Ионов пишет:

Если уж для «пролетарского» поэта революция — только година лихолетья, то, конечно, понятно, что Ходасевич пишет совсем просто:

Прибавить и тут нечего. Форма, конечно, такая же, как и содержание. Вот примерный словарик четырех «звездных» поэтов:

— лихо, бич, злодей, клич, злак, исток, звено, лиходей, столетье, година, куранты, фолианты, пучина, бездна, грани, оконце, лов, ладья, небосклон, кимвал, цевница, ангел, алтарь, овечка, Дриады, Пан, Аркадия, Пармид, Рея, Эреб, стон, невеста.

И еще словарь эпитетов:

— злое лихо, гнусная плита, пряный злак, острый нож, целительный исток, зеленая трава, тяжелая ладья, хрупкий перламутр, сладкие грезы, проворная рука, стыдливая невеста, волшебная картина, ветхие фолианты, розовоперое крыло, рдяный свет, роскошный алтарь.

Не правда ли, как это все ново и как это близко и понятно «пролетарской интеллигенции», для которой предназначается, по словам редакции, журнал.

Можно было бы на этом и покончить с петрогосиздатской поэзией, но мы не можем удержаться, чтобы не предложить читателю разрешить еще такую загадку из X. М. Эредиа, предлагаемую журналом:

Что это значит? Мудрый Эдип, разреши! Какие это такие «гордые трупы» и что из себя представляет «дно огня и грома»?

И, наконец, на какое «дно огня и грома» спустился Петрогосиздат, что стал печатать такие стихи?

И вообще, для кого сие предназначается? Если для «пролетарской интеллигенции», то мы ее от души жалеем.

На этом и кончим, так как наши задачи — писать о литературно-художественном отделе, а с ним мы покончили.

Журнал драчливый.

В руководящей, по-видимому, статье четвертого номера «Большевики — заезжатели» один из редакторов, тов. Волин, с гордостью объявляет журнал «заезжательским».

Это не плохо. Заезжать кого следует и как следует, конечно, не мешает.

Но именно — кого следует и как следует.

У товарищей «напостистов» на этот счет не все обстоит благополучно.

Заезжают они на две стороны и двумя способами.

Первый способ безоговорочный.

Так «напостисты» заезжают писателей враждебных пролетариату — Пильняков, «круглую» компанию и прочих Ходасевичей. Способ хороший, — направлен по адресу,— его можно только приветствовать.

Второй способ «с оговорочками».

Это для «Кузницы» и Лефа. О нем надо поговорить.

Леф начали заезжать с первого номера. И самыми разнообразными способами. Тут и

— «клеветник» Брик, и

— «згара — амба», и

— «индивидуализм» Маяковского, и венец всего —

— «Леф — искусство разлагающейся буржуазии».

Все это мы читали в «Кузнице», в речах тов. Зиновьева, в статьях тов. Сосновского, и где этого только не было. Никто и никогда всерьез такой «критики» не принимал.

Уж очень неубедительно и безнадежно... скучны тирады вроде такой:

«Влияние футуризма в известных условиях и при известном направлении действительно разлагающе и тлетворно (курсив мой. — А. П.)». С. Родов — «Как Леф в поход собрался».

Не становятся они также убедительней и от заявлений тов. Родова:

«Футуризм изжил себя (давно ли? — А. П.). Анархически-революционный отщепенец класса буржуазии, он впитал слишком много от ее яда и разложения, чтобы оказаться способным на строительство с классом победителем, с пролетариатом».

Нет, товарищи «постники», так даже заезжать нельзя — все равно никто не поверит. Вы только, по выражению тов. Родова, «вертясь в колесе собственных противоречий, путаетесь сами и запутываете других в феерической эквилибристике фраз внешне революционных».

Леф, конечно, следует ругать, но совсем с другой стороны и не по тому поводу. О «згара-амбе» трепаться нечего. Это только предмет для зубоскальства. Есть вещи посерьезнее — о них говорилось в самом «Лефе». Мы только можем посоветовать вам повнимательней прочитать статью тов. Чужака во втором номере «Лефа». Там вы найдете указания— что и как нужно критиковать в Лефе.

Но довольно о заезжании, поговорим об «оговорочках».

На 42 странице первого номера журнала тов. Родов объявил Леф — «анархическим отщепенцем класса буржуазии». На 80 странице того же номера тов. Авербах провозглашает Леф — одной из трех литературных группировок, «наиболее близко стоящих к нашей партии» (две остальные — «Октябрь» и «Кузница»).

Как же это так, товарищи? «Анархический отщепенец» и близок к нашей партии? «Продукт буржуазного разложения» и рядом с «Октябрем»? А ведь «Октябрь» — (это же не секрет) — тот же «На посту».

А если мы заглянем в четвертый номер, то в статье тов. Либединского «Классовое и групповое» — прочтем следующее:

«Группа „Октябрь“ хочет сплотить вокруг себя всю пролетарскую и подлинно революционную литературу».

Эта цитата станет совсем понятной, если мы вспомним, что незадолго до выхода четвертого номера — «Октябрь» заключил с Лефом оборонительный и наступательный союз. Неудачная попытка и невинность соблюсти (мы с футуристами ничего общего не имеем) и капитал приобрести (союз с Лефом). А все-таки, до чего же хорошо звучит такое вот сочетаньице — «подлинно революционная литература анархических отщепенцев буржуазии»!

Теперь — «Кузница».

С одной стороны, упадочные настроения, все в прошлом, не поняли и не приняли Нэпа, медиумическая платформа, а с другой — тоже близка РКП, «первый отряд пролетискусства». Здесь совсем другая причина. Здесь и заезжательства, в сущности, нет, а только критика с благоволением. Признание заслуг в прошлом, упреки за современность. И упреки-то мягкие, наполовину похвала. Причина проста. Она в прошлом. Это «медиумическое родство» с «Кузницей». Ведь «Октябрь» — это отколовшаяся часть «Кузницы». И хотя и откололись, но все-таки родства не забывают. А пора бы разрушить легенды о великолепном революционном прошлом «кузнечиков».

Бросьте, товарищи октябристы. Забудьте о скверном родстве. Для вас же лучше будет.

Как видим, заезжания у постников бывают разные и по-разному они не годятся. Иногда слишком заезжают, да еще не с той стороны, а иногда слишком много оговорочек. Тоже не ахти как хорошо применительно к «кузнечикам» со Староконюшенного.

Есть в журнале еще другого сорта заезжательство. Заезжательство полемическое. Это, собственно говоря, даже и не заезжательство — так... деликатный спор. Спорят с тт. А. Воронским и Троцким. Вопрос о понимании искусства и о партийной политике в искусстве.

Пока вопрос о партполитике в искусстве ставится практически, напостисты рассуждают трезво — нельзя поддерживать Пильняков и Алексеев Толстых, Ахматовых и Ходасевичей. Это стало уже трюизмом.

Но когда вопрос переходит на принципиальную почву — понимания искусства — дело становится хуже. Тут раскрывается трогательное единение «постников» ист. Воронским, и с т. Троцким, и даже с самим т. Луначарским. Искусство все-таки оказывается «познанием жизни», да еще каким —

«Литература, будучи как таковая отражением жизни, преломленным через классово-познавательную систему того или иного художника, по отношению к обществу является оружием организации психики как господствующего класса, так и широких масс всего общества (курсив мой. — А. П.)». Ю. Либединский — «Классовое и групповое», № 4.

Вот когда нам преподносят этакое «преломленное отражение», то можно только руками развести. Что это значит? Мы этого уразуметь не можем. Нам остается пожелать товарищам постникам поменьше злоупотреблять «преломленными отражениями». А лучше всего — если бы товарищи напостисты выпрямили свою идеологическую линию.

Это главное.

Первый и пока единственный журнал по вопросам рабочего быта. Первый и пока единственный серьезный, хороший рабочий журнал.

До сих пор у нас бывали рабочие журналы по специальным отраслям (антирелигиозные, профессиональные и пр.) или же сатирические («Крокодил»). Теперь впервые появился литературный и научно-популярный рабочий журнал с широким захватом. О таком журнале стоит поговорить и надо поговорить.

С внешней стороны (обложка), по монтажу и иллюстрациям, журнал, сделанный такими мастерами, как тт. Моор и Доброковский, конечно, прекрасен. Очень удачно применен в журнале принцип графического разрешения теоретического мастерства, даваемого в статьях. Тов. Моор прекрасно справился с этой задачей. Его графики — «Человеческие отношения в капиталистическом обществе», «Крылатый Эрос», «Назад к Пушкину» и др. — выполнены блестяще и очень удачно сочетаются с текстом статей.

Литературный материал журнала делится по отделам: «Политика», «Семья», «Молодежь», «Дети», «На работе», «Литература», «Музыка», «Кино», «Физическая культура», «Питание» и «Жилище».

Отдел политики представлен статьей тов. Бухарина «О пролетарской революции», написанной в обычной для автора популярной форме и затрагивающей вопросы «второго дня после революции».

Наиболее интересны в журнале отделы: «Семья», «Молодежь» и «Дети». Теоретический материал — статья тов. Лядова о необходимости разрушения старых, буржуазных форм семьи и построения новых. Разрушительные программы тов. Лядова не вызывают возражений, но, к сожалению, тов. Лядов не указывает путей строительства даже новых форм семьи, необходимость существования которых сейчас поставлена под сомнение. Тем же недостатком отличается и статья тов. Логинова о воспитании детей, так же крепко критикующая старые формы и методы воспитания и так же не дающая ничего для строительства нового. Но центральное место в этих отделах занимают не теоретические статьи, а литературные очерки, написанные, главным образом, рабочими от станка. Целый ряд товарищей ставят один и тот же вопрос, вопрос о пропасти, вырастающей в современной рабочей семье между мужем, общественным работником, человеком, идущим все время впереди, и женой, прикованной к кухне и детям и оставшейся поэтому на том же уровне развития, что и до революции. Надо отметить, что ни один из авторов не видит выхода из создавшегося положения. Только тов. Минаев находит в любви, заставляющей жену поступиться иконами (это— начало) ради мужа, выход, но выход явно надуманный и годный для одного случая из тысячи.

Почти весь литературный материал отдела «Дети» — о беспризорных. Опять не указан выход — улица засасывает, и никак их оттуда не вытащишь.

Рассказы о детях тов. Кожевникова и тов. Долныкова — лучшее по литературной обработке из всего литматериала журнала.

В других отделах литературный материал гораздо слабее. Останавливают хорошей обработкой и экспрессией самой темы стихотворение тов. Шведова «О смазчике» и его же поэма «Не приду».

В отделе литературы помещены прекрасные статьи тов. Попова-Дубовского о литературной форме и о «назаде» к классикам. Тов. Попов серьезно и крепко ставит вопросы и отвечает на них весьма доказательно (применительно к размерам статьи, конечно). Кажется, это первый случай, что рабочий журнал не только ставит вопросы о литературе, но даже разрешает их не по наркомпросовской указке.

Общий вывод. Журнал заполняет большой и серьезный пробел в нашей журналистике (отсутствие рабочего журнала) и заполняет его удачно.