<Первое мая>

1-го мая поверил свою мерку. И оказалось, что за ночь овес прибавился на целый сантиметр, — стало быть, он тоже рос не по-кулацки, а сознательно, и тянулся к ликующему дню.

Торжественное шествие председатель организовал по признаку малолетства. Впереди всех шли дети, только что научившиеся ходить, затем более возмужавшие подростки и так вплоть до стариков, которые шагали сзади всех в такт. А этот такт давала радиомузыка, которую несли впереди два чистоплотных старика на полотенцах; один нес ящик с приемником, а другой — рупор и сам подпевал в трубу, когда рупор давал фальшь. Две приличные девушки держали позади стариков антенну на шестах, а откомандированные ребятишки бежали стороною и волокли по мелкой речке провод заземления.

Шествие медленно выступало к правлению, на крыльце которого давно прохаркивался председатель, готовый грянуть речь. В те моменты, когда московская музыка вдруг зазвучала, ей на сто процентов помогал колхоз во весь свой общий голос. В моменты же всесоюзных взрывов радости, когда и Москва кричала от энтузиазма в груди, колхоз начинал дирижировать всеми руками гремящей трубе, а передние дети ругались и плакали.

Лишь безвестные странники молча сидели по уличному порядку, не поддерживая торжества и не возражая ему.

Предуправления дотерпел до пришествия масс и воскликнул изо всех сил своей радости:

— Да здравствует наша дружная неимущая масса! Да здравствуют наши малые дети, для которых мы закончим социализм, как только у них покажутся усы! Да здравствует все на свете, где проведена ликвидация кулака как класса и где торжествует наш одинокий геройский класс!

Бабы растрогались и утерли под глазами концами платков. Ста<рики>