«В родных долинах» — книга Павла Кучияка

Павлу Кучияку, современному ойротскому советскому писателю, сейчас сорок лет с небольшим. В свое время он учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока и по окончании его уехал работать на родину — на Алтай.

Дед Павла Кучияка был знаменитый народный певец-сказитель Шонкор Шунеков (дословно означающее — Пламенный Сокол). Этот старый народный поэт говорил сказы по многу ночей (по семь и более), и слушатели его не теряли интереса к словам поэта и не покидали его, пока он не заканчивал своего рассказа.

Среди слушателей Шонкора Шунекова находился и его внук, мальчик Павел Кучияк, которому суждено было стать в будущем первым алтайским поэтом, прозаиком и драматургом — первым не в том смысле, что внук превзошел деда (об этом мы не беремся судить), а в том, что Павел Кучияк стал пишущим писателем, тогда как его предки — и дед, и бабушка Баргаа (тоже сказительница), и более ранние певцы — были изустно творящими поэтами, единственными книгами которых были их собственная память и память их слушателей. Это обстоятельство — необходимость хранить, содержать все свое собственное и унаследованное творчество в памяти поэта и в памяти слушающего народа — отчасти помогало воспитанию точной памяти, но с другой стороны — такой способ сбережения поэтических произведений не гарантировал от искажения их в памяти потомков или даже полной и невозвратимой утраты их, окончательного забвения. Немало, вероятно, погибло шедевров народного творчества в рассеянной памяти поколений.

Внимательный внук Пламенного Сокола начал впоследствии записывать сказки своего деда и опубликовывать их. Этим самым Павел Кучияк совершил культурное дело неоценимой важности — он закрепил на бумаге поэтическое творчество целого алтайского народа, дотоле малоизвестное, устное, непрочно и неточно хранимое, и приобщил это творчество к творчеству других советских народов, умножив их духовное богатство.

Но дед Павла Кучияка, передав внуку из своих уст великое наследство, дополнительно и безрасчетно сделал и другое доброе дело: он воспитал во внуке будущего поэта, воодушевил в нем способность к самостоятельному литературному творчеству, и не только литературному — Павел Кучияк также и певец и актер, он крупный работник культуры Ойротии.

Мы здесь не ставим себе задачей — дать очерк о всей культурной деятельности Павла Кучияка как зачинателя алтайской письменной литературы: поэзии, прозы и драматургии. Мы здесь ограничиваем свою задачу суждением о последней книге Павла Кучияка — «В родных долинах».

Книга открывается ойротской легендой «Зажглась золотая заря». Эта легенда уже была в свое время напечатана в книге «Творчество народов СССР», изданной «Правдой». В нашем журнале, в частности, это произведение уже подвергалось обсуждению, мы уже отмечали его высокое идейно-художественное значение. Из других поэтических произведений, помещенных в рассматриваемой нами книге, наиболее значительны в художественном отношении две поэмы — «Арбачи» и «Смерть Янар».

Арбачи — девушка, дочь бедных родителей; судьба ее предназначила к рабству и гибели, и гибель ее уже почти готова была свершиться, но русский рабочий класс переменил судьбу алтайской женщины Арбачи.

Девушку Арбачи сватают за шестилетнего сына бая. Родители Арбачи вынуждены пойти на эту сделку с баем, потому что им трудно было вскормить свою дочь. А бай —

Одним словом, делай сразу три дела, — как в одной русской сказке кузнец приказывал своему подручному: «Дуй, бей, воды, песку, углей!»

И жизнь Арбачи пошла на убыль, к могиле:

И мать говорит дочери необыкновенные — по крайнему человеческому отчаянию — слова:

Но время — за человека:

Вот Янар — после долгого дня, наполненного жестоким трудом, — ложится спать.

Пьеса «Чейнеш» написана прозой. В пьесе излагается история взаимной любви дочери бедняка Чейнеш к батраку Кара. Все силы старого мира действуют против этой обычной, естественной человеческой любви, против того, чтобы руки влюбленных соединились. Однако Октябрьская революция, решая основную задачу переустройства человеческого общества, решила и эту частную задачу — свободу любить людям друг друга по влечению.

В пьесе недостаточно хорошо, недостаточно резко и индивидуально написаны характеры действующих лиц. Возможно, что в этом сказались потери при переводе с одного языка на другой, — это доказывается, в частности, некоторым однообразием диалога. Относительно лучше изображены бедняки и батраки. Например, Содон, отец Чейнеш, отвечает своей жене Баланке таким образом. Жена говорит Содону: «Рассказывали, что Кара-Корум (контрреволюционная организация. — А. П.) всем счастье даст…» Содон: «Умереть — вот наше счастье!» — Одной этой репликой автор дает резкую, отчетливую характеристику старому бедняку Содону. В этой фразе — и отрицание Кара-Корума, то есть понимание истинной сути враждебной силы, и непонимание своего прогрессивного значения как бедняка-крестьянина, счастье которого, по мнению Содона, заключается лишь в смерти: так велика еще драма отсталого, темного, забитого человека, пробуждаемого революцией.

Наиболее значительное прозаическое произведение в сборнике — это повесть «Аза-Ялан». Не беремся говорить наверное, поскольку нам известно из алтайской литературы лишь то, что переведено на русский язык, но нам кажется, что эта повесть представляет из себя алтайскую «Поднятую целину». Мы не сравниваем Шолохова с Кучияком как писателей, мы только указываем на родственность темы обоих произведений, разработанных с разной литературной силой, изображающих процесс коллективизации в совершенно различной конкретной обстановке.

У богатого бая-скотовода Кудай-Бергена живет в батраках Керек-Йок. Десятки лет Керек-Йок был покорен и усерден в труде на бая, но сознание и сердце его оставались темными; даже любовь к женщине ни разу в жизни не тронула чувство раба. Восемнадцать лет прожил Керек-Йок со своей женой, «и ни разу сердце Керек-Йока не загоралось большим чувством любви к этой женщине. Разлука никогда не вызывала у Керек-Йока тоски по жене. Не очень он тосковал о ней и на Терехте, когда больше года жил там один с табунами Кудай-Бергена».

Надо быть большим писателем-реалистом, чтобы столь глубоко проникнуть в душу человека-раба, у которого ограблена не только его рабочая сила, но расхищены или умерщвлены основные, органические человеческие свойства, присущие даже свободным животным.

Но огромный, долгий житейский опыт труженика-раба беспрерывно все же накапливался в Керек-Йоке; некий тонкий, но закономерный и неизбежный диалектический процесс совершался в его сознании; и этот «темный» материал опыта мог, при известных обстоятельствах, превратиться в движение ясной мысли. Эти благотворные обстоятельства явились для Керек-Йока в виде Октябрьской революции, — и вот каким образом.

Кудай-Берген, скрываясь в Монголию, поручил Керек-Йоку хранить его табуны. Керек-Йок согласился. И однажды, охраняя байский табун, он начал стрелять из винтовки по людям, сам еще не зная, кто они такие. Эти люди оказались красными партизанами. Керек-Йок успел даже ранить одного из них. Но партизаны ему все простили, потому что перед ними был их товарищ по классу, а это родство ближе кровного братства. Керек-Йок был потрясен — в нем тронулись в движение разум и чувство, он начал превращаться в человека, в товарища обездоленных людей.

Далее Керек-Йок пробует организовать животноводческое товарищество. Трудно приходится на первых порах безграмотному Керек-Йоку, бывшему байскому батраку, — трудно не только от явных врагов, но трудно и от той скрытой враждебной силы, воспитанной веками рабства и невежества, которая живет иногда в сердце друга — батрака или бедняка.

Керек-Йок поставил на собрании вопрос о переделе плодородной долины Аза-Ял ан. Этой долиной пользовался ранее Кудай-Берген, умерший в Монголии, а теперь по-прежнему пользуется его вдова Кудея, вернувшаяся из Монголии.

За передел долинной земли собрание голосовало единогласно, и против — тоже единогласно. В конце концов на передел решилось только двадцать человек, а большинство было против, и эти противники передела собрались вокруг Чалмы, а Чалма был батраком Кудай-Бер-гена, таким же, как и Керек-Йок! — Вот в чем истинная трудность! — Керек-Йоку пришлось пробиваться через темное сердце своих товарищей, которые должны бы быть ему первыми помощниками, как через сердце врагов.

Маленькая артель, созданная все же Керек-Йоком, начинает свою деятельность. Артель получает в пользование племенного быка, но этого быка губит вражеская рука — он найден удавленным. У крестьян падает вера в свою артель — они начинают выписываться из артели. «Они приходили по одному к Керек-Йоку, не глядя ему в глаза, просили: — Вычеркните меня из списка. — Из двадцати семи хозяйств в товариществе осталось только шесть».

Фраза — «не глядя ему в глаза» — многое обозначает. Она хорошо характеризует людей, смутно понимающих, что они делают плохое дело, уходя из артели, — и эти люди возвратятся.

После оказалось, что по наущению Кудеи и ее сына, Рыса, быка удавил Чалма, бывший батрак.

Кудею и ее сына выслали. Но некий Айдаров, заведующий районным земельным отделом, продолжал еще некоторое время вредить колхозному делу Керек-Йока. «Керек-Йок расстроился, но колхозного дела все же не приостановил. Перестроили и переданный колхозу дом Кудеи и предназначили его под школу… Колхозники купили в одном из отдельных урочищ избу, перевезли ее в Аза-Ялан и устроили в ней контору. Отремонтировали и расширили амбары. Дело шло».

Колхозное дело действительно быстро пошло в гору, это мы знаем. Но в повести нельзя описывать хозяйственные успехи колхоза столь бегло и поверхностно, как пишет здесь тов. Кучияк. «Дело шло» не изображает дела, не дает хода событий в натуре. Колхозники — пишет автор — «купили», «устроили», «отремонтировали», «расширили» и т. д. Надо показать (не арифметически, а художественно) — на какие средства, за чей счет и каким образом идет расширение и обогащение колхоза. Мы знаем, как это происходит в действительности — все советские люди знают, — но мы хотели бы еще раз узнать это из повести тов. Кучияка.

Из женских персонажей повести наиболее интересна Эзе, но образ ее, к сожалению, нарисован слабо. А ведь это одна из первых, или самая первая, алтайских женщин — колхозных героических активисток. Но малоубедительно изображать — геройский по существу — поступок Эзе таким способом: «Эзе первой из всех алтаек Йолду и Марчале сняла унижающий достоинство женщин чегедек, была первой, кто решился мыться в построенной в Дяны-Дел бане». А почему же именно Эзе была первой: в чем ее отличие от других женщин и особое, высокое человеческое качество?

Указанные недостатки книги «В родных долинах» не уничтожают достоинства всей книги, но они все же уменьшают художественное достоинство работы первого по времени алтайского писателя.