Горький и его «На дне»

Горький любит не истинное большое человечество, а то маленькое, которое вырастает из этого большого. Его очаровала и влюбила в себя эта маленькая шеренга штурмующих вселенную — Наполеон, Магомет, Христос, Бетховен и те неведомые вожди древних орд, для которых тесны были пустыни и ненавистна зарождавшаяся жалкая культура человека, — и они обращали врагов и их города в ветер и прах, не ненавидя их, скучая от своих побед.

Боги, герои и вожди — это существа смертельно пораженные своим сознанием, не могущие примириться с тем, почему звезда на небе, а не во мне. И они разными путями идут к одному: Бетховен борется, одолевает, уничтожает вселенную, сметаем ее из своего взора и сердца, чтобы оставаться одному или только с любимыми; для него (и для всех богов) мир нестерпим, потому что он распылен, и каждая пылинка поражена от этого сознанием, а такое сознание рождает любовь; Скрябин делает почти то же, но у него мучится внутри хаосом сомнение, он почти безоружен и иногда, уже достигнув экстаза и победы, великого конца, он опрокидывает себя-победителя, срывается и кричит, уничтожает цель, видит в себе главного и страшнейшего врага и скручивает душу себе и вселенной ради одной веселой игры: победа есть поражение, ибо руки привыкли к сопротивлению, а тело к смерти.

Христос шел другою дорогой. Не уничтожения, не взрыва вселенной он хотел, не изменения ее, а хотел обнять ее, и не иную, преображенную, а всю такую, какая есть. В этом полная любовь. Для Христа вселенная — мать и невеста, небесная Галилея, а не окаянная пустыня, не судьба, не водоворот хаоса, а котором человечество — только случайная рожа. Раненый сознанием, Христос хотел одного и ясного, чтобы вселенная стала им, Христом. Большего ничего он не хотел, а если бы захотел большего, не был бы Христом.

Очарованный видением великого человечества, Горький всю жизнь слабо тянулся к нему — в этом философия его искусства. Ему никогда не забыть напева:

Разум Христа, Будды и Скрябина питало безумие. Безумие есть резерв сознания. Оторвавшись от безумия, разум тухнет и выцветает. Только безумие есть отец разума. Разум же есть замершее на миг в своем взлете безумие и хаос.

«На дне» Горького и есть тот момент, когда безумие питает разум и разум человека вырастает.

«Дно» это хаос, где редко, но все увереннее и ослепительнее сверкает разум человека. Все эти Васьки, Актеры, Бароны, Сатины, Бубновы, Странники есть те же Наполеоны и Магометы, но еще не проснувшиеся. Хаос в них еще не сформировался в разум и не вывел их на вселенские дороги борьбы, экстаза и победы

Но вот поднялся во мне на миг восторг, и если бы мы завоевали вселенную, я бы сказал ей песней Агасфера Беранже, от которой слезы проступают на глаза, я бы сказал ей —