Заблуждение на родине компота
Стервец, который трудился на каждом предприятии, не более одного квартала, потому что бюрократы отовсюду его удаляли за критичность нрава, вышел в эту минуту с фабрики знамен, значков и плакатов, недовольный ходом производства.
Но в сущности это был человек общественный и пристойный, — в нем лишь было великое бурчание на ущербы производства, то есть среди его сердца жила истинная забота о социализме. Поэтому он глубоко сердился на всех людей, встречавшихся ему на улице, в том числе и на знакомых.
— Здравствуй, товарищ Журкин! — приветствовали его различные дружественные люди, идущие навстречу.
— Здравствуй, животное! — отвечал Журкин одному.
— Почтение рвачу! — сообщал другому.
— Здорово, эгоист! — давал ответ третьему; четвертому и пятому Журкин вовсе не отвечал, а дальнейшим опять давал подобные приветствия:
— Здравствуй, гад! Как тебя не прогонят с пуговичной фабрики — я прямо удивляюсь вашему треугольнику!
— A-а, и летун здесь ходит: то-то я гляжу — чего это социализм плачет в Эсесере! А это ты его мучаешь, животная скотина! Вали к черту — мимо меня!
— Здравствуй, негодяй! Сейчас слепые ведь и то работают — как тебе безногому не стыдно быть! Сволочь ты пенсионная — сидел бы неподвижно и трудился: хоть чулки бы штопал ударникам, и то пятилетка бы обрадовалась!
— Почет деревне — опоре в лапоть! Все задницей вертишь, навозная гадина, — по кулаку овдовела, за большевика выходишь!.. Ладно — я тебе снохачом буду!
Деревенская опора безответственно проходила мимо. Журкин же, пока доходил до квартиры, начинал икать от раздражения.
Дома он спешно съедал очередную вечернюю пищу, потому что любил весь день не есть, дабы строить социализм с неполным желудком, — и затем мучился до самого сна каким-нибудь наболевшим республиканским вопросом.
— Стерва я необоснованная! — говорил иногда Журкин самому себе и, вздыхая, думал что-нибудь светлое, окупающее всех рвачей, животных, эгоистов, летунов и тайных подкулачников.
Во сне Журкин тоже не видел себе покоя: ему снились колхозные просорушки, сукновальни и какие-то пустые амбары-голосовальни, где неизвестно что делалось. Далее ему представлялась суета ударников на обледенелой земле Эсесесера, так что шел пар вверх от социалистического человечества, и тысячи автомобилей везли тес и кирпич на постройку медонапорной башни. Самые дешевые, самые прочные и мощные советские автомобили уже имели старый вид, и девочки, дети большевистских шоферов, рожденные после постройки Нижегородского автогиганта, выросли до того, что на них назрело время жениться, — значит, уже была поздняя будущая пора, значит, шло уже исполнение генерального плана, судя по электрическому лозунгу на небе.
Журкин погладил свое тело во сне и почувствовал себя потолстевшим — это оттого, что настала всеобщая героичность на свете и, сверх того, — Журкин был женат не на мещанке, а на благородном существе, рожденном в пятилетку.
Желтое утомившееся солнце вставало над сооружениями земли. Журкин тоже встал и пошел к умывальнику, дабы попить из-под крана молочка, но из крана потекла лишь мутная вода, поскольку водопроводом руководил, вероятно, притаившийся оппортунист, — тогда Журкин догадался, что он живет в третьем, решающем году пятилетки, и озабоченно обрадовался.
— Ты что же?! — сказал Журкину человек союза, не привыкнув еще говорить конкретно. — Ты что же — на упущенья воду льешь из мельницы!
— Она же мутная, профессиональный товарищ, — ее сосут из левацкого болота, она правая вода.
— Хорошо, — сказал профессиональный. — Тогда ты перестройся — езжай в город Клещевинск, там коопработа ослабла, так ты улучши ее совместно с бригадкой.
— Я озабочусь, — ответил Журкин, и вышел вон.
На улице он сразу вообразил себе кооперацию пищевым Донбассом, а потребительские пролетарские туловища — котлами, в которых горит хлеб, овощи и мясо, а постное масло идет на смазку организмов. Это было великое зрелище в душе Журкина, так что он сразу понял свое значение как шахтера овощей, и заранее отверг всякую попытку недооценки своей работы.
Но главная слава Клещевинска состояла не в грибах, а в одном искусственном изобретении, известном каждому жителю нашей страны. В Клещевинске сорок два года тому назад жил некий мещанин Щоев, родом с Иван-озера. Тот Щоев изобрел аппарат для исчезновения с земли на луну, но царь-оппортунист отверг машину Щоева; тогда Щоев мучился двенадцать лет без славы, а впоследствии изобрел от остервенения компот, который широко прославился и до сих пор довольно известен. Под старость Щоев ушел на родину, на Иван-озеро, и оттуда, как передает краеведческое общество, он, Щоев, помчался в аппарате на луну — тому был очевидцем один овечий пастух; но это сведение было бы научным лишь в том случае, если б пастухов было двое, один же человек всегда полон лжи и фантазии.
Благодаря компоту Клещевинск вечно стал считаться продовольственным ресурсом, хотя для составления компота в окрестностях Клещевинска не росло, по словам сборника трудов краеведов, «достаточного оркестра, или ансамбля, фруктов».
В ущемление славы Щоева тот же статистик Ушлов дознался, что компот был изобретен первично во Франции, но там, при наличии южфруктов, его открыть было немудро, — гораздо мучительнее его было изобрести в Клещевинске, где природа была хвойная и не фруктовая, — и притом в те времена, когда знали только щи и кашу, а фрукты, кроме крыжовника и «бесева», совсем были безвестны.
Председателю кооперации и всей своей ликвидационно-прорывочной бригаде Журкин посоветовал призвать потребляющий актив и выяснить с ним, что надо устроить, дабы кооперация действительно превратилась в форму Донбасса, если посчитать потребителей паровозами. Председатель, у которого от нервного расстройства почти постоянно бурчало в животе, охотно согласился с такой мыслью и признал ее актуальной; необходимо было только придумать способ, чтобы пайщики собрались всею гущей.
— Что ты им сейчас отпускаешь? — спросил Журкин у председателя.
— Клей, — сказал председатель.
— Напиши объявление, что клеевые фонды подходят к концу: пускай бегут запасаться.
— Ты справедлив, — заключил председатель, и приступил к налитию чернил из поступившей бочки в пузырек.
По принципу, выдвинутому Журкиным, собрание состоялось полностью.
Мучимый заботой и критичностью, Журкин выступил с яростной речью о заготовках продовольствия.
— Слушайте меня, которые здесь пришли наличные местные животные! Научные силы сосчитали, что вы живете на том пастбище, где растет пищевой зелени на два миллиарда с лишним… Но сознание у вас не крупно-диалектическое, а мелко-скотское, и я предлагаю вам привыкать думать о постной пище, а не ждать эшелонов с говядиной, не рвать по-кулацки куска изо рта ударника…
Кооперативное население, выслушав Журкина, постановило было прекратить еду, но Журкин отмел эту резолюцию как перегиб, и мгновенно выдумал мысль о наилучшем снабжении всех потребителей. Журкину показалось даже, что он открыл такой ресурс кормления, что Клещевинск может взять в нахлебники еще полпролетариата.
Пайщики сейчас же согласились с Журкиным и всему были как-то охотно рады.
План Журкина был прост и всецело рассчитан на энтузиазм жителей.
Мясная проблема разрешалась посредством организации рачьих пучин в водяных окрестностях Клещевинска.
Овощ заменялся грибами, а постное масло ореховым соком. Для сбора, а также для транспорта грибов и орехов — назначалось проложить во все стороны от города тракты, а от них протянуть тропинки— и пустить по тем путям бригады старичков и старушек с кошелками.
Из городских сооружений Журкин определил одному устройству служить улучшению снабжения, — это был бак на пожарной каланче. Бак предполагалось заполнять не водой, а молоком, с тем, чтобы молоко шло затем по трубам в водоразборные колонки и в некоторые дома для питания. В случае же пожара, огонь можно смело тушить тем же молоком, а пенки, что неминуемо образуются на пепелищах, следовало затем собрать и опять-таки употреблять их с выгодой для пищевых нужд. Журкин подтверждал правильность наполнения бака молоком тем расчетом, что все-таки дешевле тушить пожары молоком, чем строить специальную молочную башню. Пожарные пайщики, опустив вначале для размышления усы, вскоре согласились с мнением Журкина.
Совершив все означенные дела, Журкин натощак уехал в свой город; он хотел поскорее доложиться, что прорыв на фронте снабжения в Клещевинске он ликвидировал без остатка и готов снова о чем-нибудь позаботиться, — хотя бы по налаживанию организации массовых квасоварен, о чем пришла ему отличная мысль.
«Несмотря на осознание себя правым, левым и присмиренцем, я все еще горюю и это заявление свое считаю явно недостаточным, то есть обычной негодной попыткой маскировки классового врага. К сему лично Журкин. Член бродилыциков № 37 418 161Ф».
Доставив заявление в профсоюз, Журкин сильно успокоился и купил несколько книг, чтобы приобрести из них вечную установку.
В одной книге он впервые прочитал про Кенаф и Клещевину, и ночью видел во сне делопроизводителя Кенафа, женившегося на слесаре Клещевине, а в шаферах ходили еще два растения — продмаг Кендырь и он, Журкин. Хандрилла же, шофер полугрузовика, сидела в стороне как гостья и плакала, что ее вычистили за расточительство резины. А Кенаф, Клещевина и Кендырь смеялись, что они проскочили чистку, и хвастались городами, названными их мощными именами.
— Товарищ Журкин, ты действовал в Клещевинске настолько глупо, что я подумал о тебе как о растении, как о лопухе. Скажи, пожалуйста, какая голова, кроме твоей, могла придумать для уничтожения недостачи мяса рачью пучину?! Или — постное масло из ореха!.. Вот что, товарищ Журкин, самокритик ты, говорят, приличный, будь же теперь самотворцом — иди в бригадные массы, не жалей своего тела для промфинплана, а ум в тебя войдет из нашего класса и строительства…
И с тех пор Журкин тщательно трудится и постепенно наполняется добром разума, и при встречах со знакомыми рабочими первым приветствует их и грустно наклоняет голову, как неизжитый оппортунист, как лопух и как животное.
«В районе Клещевинска были сделаны широкие попытки раководства, но попытки не имели удачи. Выяснилось, что на раках уже 400 лет свирепствует научно непостижимая рачья чума».
Прочитав то, Журкин бросился на завод — в ночную смену — и потушил все ненужные электрические лампы, чтобы сэкономить уголь на электростанции, и лишь тогда несколько успокоил свое настроение. Сотворивший ошибку усердней совершает доблесть.