М. А. и П. А. Платоновым

28 апреля 1934 г. Ашхабад

Ашхабад, 28/IV 34.

Дорогие Муся и Тотик!

Я вернулся из своих поездок по Туркмении. Больше, может быть, не поеду никуда. Возвращаться думаю 2 или 3 мая. 2-го кончается мой срок. Но здесь в обязательном порядке оставляют пробыть на съезде туркменских писателей, который откроется 8/V, тогда я выеду в Москву 10 или 11/V (поезд идет в Москву 2 раза в неделю). Однако я думаю вырваться и уехать еще до съезда — 2 или 3 мая, тогда приеду 8, 9 или 10 мая в Москву. Как это выйдет — на днях сообщу.

От своих путешествий я сильно утомился. Ездить очень трудно, в особенности по пустыне, хотя я очень терпеливо переношу жару. В юго-восточных Каракумах (на карте ниже Чарджуя по р<еке> Амударье) я первый увидал два ярких глаза в темной песчаной норе. Бывший со мной директор песчаной станции сказал, что это каракурт — редкий черный паук. А узбек-инженер, тоже бывший в нашей группе, убежал от страха: каракурт прыгает и укус его, говорят, смертелен.

Здесь еще сильно утомляешься оттого, что весной Туркмения как теплица под стеклом — трудно дышать от горячего влажного воздуха. Чтобы жить, здесь надо еще долго привыкать.

Сегодня мне привили черную оспу — другим привили ее раньше. Говорят, здесь это обязательно.

Я сильно соскучился по тебе и Тотику. Вы мне почти не пишете: ты написала только одно письмо, Тотик два. Мне трудно понять, что это значит. Я вам послал в три приема (как только получал деньги) 500 + 400 + 250 = 1150 р<ублей>. А Тотик в письме от 18/IV пишет, что еще и первых 500 р<ублей> не получали и что он там голодает, а я пьянствую. Когда я был 18—19/IV в Репетеке (потом был два дня в Байрам-Али, откуда посылал телеграмму), то мне пришлось почти два дня не есть, а пить я хотел только воду.

15 или 16 я послал в чужой посылке сапоги Тотику. Открыткой я написал, где и когда нужно получить эти сапоги. Получили вы эту открытку?

Рассказывать о Туркмении в письме слишком длинно и может выйти даже непонятно. Например, был случай на днях. Женщина-туркменка, член партии, известный работник, развелась со своим мужем, тоже туркменом, и стала жить одна. Проходит время. Туркменка сходится с другим туркменом и выходит, кажется, за него замуж. Тогда бывший муж приходит к ней, застает ее одну и начисто, в один удар, отрезает бывшей жене голову. «Изменя», жена, даже оформленная по советскому закону в виде развода, здесь не всегда прощается. Вместе с тем нигде, наверно, нет такого уважения к женщине, нигде она так высоко не ценится, как здесь, но взамен от нее требуется абсолютная верность. Здесь нельзя, например, спросить обычную вещь у знакомого туркмена: как здоровье вашей жены? Он ответит: а тебе какое дело? — и станет врагом, а то и пустит в дело силу.

М<ожет> б<ыть>, это мое последнее письмо, если я не останусь здесь дольше. Я тебя ведь спрашивал в одном письме — оставаться ли мне дольше или нет? Ты по обычаю ничего не ответила. Все это чудно, но неприятно.

Попроси Тотика, чтобы он не баловался там, не попадал ни в какие <часть листа утрачена> пусть он слушается тебя и бережет мать, а ты береги его.

Скоро я приеду домой.

Целую вас обоих.

Поздравляю тебя с днем рождения вторично. Целую крепко…

Андрей.

Вот на всякий случай еще раз сообщаю адрес, где нужно получить сапоги Тотика:

Старая Башиловка, д. 8, кв.1, Ел<ена> Як<овлевна> Новицкая (жена Трабского) — остановка у бегов. Телеф<он> Д-1-75-81.