М. А. Платоновой

Июнь 1928 г. Москва

Муся!

Если тебе там очень хорошо, то все-таки не советую там оставаться. Не писал тебе потому, что ты должна приехать и ни одно письмо тебя не застанет. Но вот прошла неделя, а тебя всё нет. В Москве наступила жара, я хожу купаться, работать можно только вечерами, днем — ад на чердаке. «Кр<асная> новь» еще не вышла (судьба меня жмет нарочно тогда, когда я ее уже не боюсь). Виделся со Шкловским — все-таки чужой он мне человек.

С Горьким еще не встречался: неохота афишировать себя — особенно теперь, когда Малашкин и другие распускают про меня слухи (в «Кр<асной> нови» и др. местах), что я работал писателем еще до войны, что я «очень талантлив», но… и т. д. Следовательно, мне уже лет 40 и я в литературе старый прохвост. Мне сначала было очень тяжело. Оказывается, зло это большая сила. В воскресенье были Металлов и Келлер, просидели у меня до часу. Если я сейчас двинусь к Горькому (что он меня сам пригласил, то никто не помнит), то на меня насплетничают черт знает чего. А я Горького не особенно люблю, — он печатает плохие статьи (без тебя — последние) и т. д. Ты извини, что я пишу лишь об этом, но у меня нет сейчас других тем и событий. Малашкиных и прочих буду есть в открытую, т<ак> к<ак> не я, а они пошли на меня войной. Вечерами бывает очень хорошо, хожу за ВАИ — в поле. Об остальном не беспокойся — Новиков уехал в Самарскую губернию на 3 недели, одновременно с тобой, и пить пиво мне не с кем. Все-таки дважды я пил пиво, но в одиночку — у нас в Стрешневе, в столовой. Что там делает Тотик: не изменился он к лучшему и не скучает ли по дому?

Приезжай и вези ребенка. Как-нибудь проживем и на чердаке. Теперь у Тотки, после двух картин, будет маленький «капитал» на его воспитание.

Целую обоих чертенят. Твой Андрей.

P.S. С «Нов<ым> миром» условно помирился: обещали «компенсацию»: печатание без поправок и пр<очего>.