Шарманка
Пьеса в трех актах, в шести картинах
Действующие люди
Акт I, картина 1
Районная местность. Дорога в даль страны; попутные деревья, которые шевелит редкий ветер; влево — постройка в пустоте горизонта, вправо — виден небольшой город — районный центр. Над городом — флаги. На краю города стоит большое жилье в виде амбара, над ним флаг, на флаге нарисовано кооперативное рукопожатье, которое можно понять издали.
Ветер и безлюдье. Далекие флаги трепещут. Над землей солнце и огромный летний день.
Вначале, кроме ветра, все остальное тихо. Затем слышатся звуки движущегося железа. Неизвестное тяжкое железо движется, судя по звукам, медленно, еле-еле. Девичий голос устало поет негромкую песню. Песня приближается вместе с железом.
На сцену выявляется механическая личность — железный человек, в дальнейшем называемый Кузьмой. Это металлическое заводное устройство в форме низкого, широкого человека, важно вышагивающего вперед и хлопающего все время ртом, как бы совершая дыхание. Кузьму ведет за руку, вращая ее вокруг оси, как руль или регулятор, молодой человек в соломенной шляпе, с лицом странника — Алеша. Вместе с ним появляется Мюд — девушка-подросток. Она держит себя и говорит — доверчиво и ясно: она не знала угнетения. За спиной у Алеши шарманка. Вся группа дает впечатление, что это пешие музыканты, а Кузьма — их аттракцион. Кузьма вдруг останавливается и хлопает нижней челюстью, будто хочет пить. Группа стоит среди пустого светлого мира.
Алеша, мне на свете стало скучно жить…
Ничего, Мюд, скоро будет социализм — тогда все обрадуются.
А я?
И ты тоже.
А если у меня сердце отчего-то заболит?!
Ну что ж: тогда тебе его вырежут, чтоб оно не мучилось.
Пауза. Мюд напевает без слов. Алеша всматривается в пространство.
По трудной, веселой дороге
Идем мы, босые, пешком, —
Осталось идти нам немного:
Построен счастливый наш дом…
Алеша, я задумалась — и вышло: у меня сердце заболело оттого, что я оторвалась от масс…
Ты живешь ненаучно. От этого у тебя болит всегда что попало. Я тебя, как наступит социализм, так изобрету всю сначала — и ты будешь дитя всего международного пролетариата.
Ладно. А то ведь я при капитализме родилась. Два года при нем вся страдала… (Обращается к Кузьме, касается его руками, — Мюд всегда трогает руками тех людей и предметы, с которыми вступает в отношения.) Кузьма, скажи мне что-нибудь умное-умное!
Кузьма чавкает человеческой пастью.
Алеша переводит какое-то устройство в обшлагах Кузьмы и держит его руку.
Ну Кузьма же!
Оппортунка…
А еще что?
Рвачка… Бес-прин-ципщина… Правый-левый элемент… Отсталость… тебя возглавить надо!
А еще я кто?
Алеша делает манипуляцию в руке Кузьмы.
Ты классовая прелесть… Ты сугубый росток… Ты ударник бедняцкой радости… Мы уже…
Знаю-знаю: мы уже вступили в фундамент, мы уже обоими ногами (движется и приплясывает), мы вполне и всецело, — мы прямо что-то особенное!
…Мы прущая масса вперед!..
Из Кузьмы далее идут холостые неразборчивые звуки.
Я люблю тебя, Кузя, — ты ведь бедное железо! Ты важный такой, а у самого сломатое сердце, и тебя выдумал Алеша! Ведь тебя быть не может, ты — так себе!..
Кузьма молчит и не хлопает ртом. Гудит паровоз вдалеке.
Пойдем, Мюд. Уж скоро вечер. На земле настанет тоска, а нам надо есть и ночевать.
Алеша, у меня все идеи от голода болят! (Трогает свою грудь.)
Где?
Там, Алеша, — где у меня бывает то хорошо, то нет.
Это вредительство природы, Мюд.
Она фашистка?
А ты думала — кто?
Я тоже думала, что она фашистка. Вдруг солнце потухнет! Или дождь — то капает, то нет! Верно ведь? Нам нужна большевистская природа — как весна была — правда? А это что? (показывает на местность) — это подкулачница, и больше ничего. В ней планового начала нету.
Кузьма невнятно рычит. Кратко, вблизи гудит паровоз.
Алеша регулирует Кузьму, и он умолкает.
Пусть она посветится еще (глядит на местность). Мы ее тоже ликвидируем скоро, как зажиточное привиденье. Мы ведь ее не делали, — зачем же она есть?!
Поскорей, Алеша, а то ждать скучно.
Слышны шаги людей.
…Нереагирование на активность…
Что он?
Это у него остаточные слова застряли. (Регулирует Кузьму на его затылке.)
Приходят человека 2−3 строителей — с сундучками, с пилами, с флагом в руках переднего.
Вы кто — ударники, или нет?
Мы, барышня, — они!
А мы культработники. Нас колхозная избушка-читальня послала…
Вы, что ж, побирушки, что ли?
Алеша, они — идиотизм деревенской жизни!..
Живите смирно… Сейте кенаф и клещевину… (Гудит дальше и умолкает; слышится трение внутри механизма.)
Сыграй, малый, и нам что-нибудь — для упоенья.
Счас. (Заводит Кузьму сзади.)
Клади пятачок в Кузьму (показывает, куда класть — в рот). Это на культработу с единоличными дворами. Вы ведь любите дворы?
Один из строителей кладет пятак Кузьме в рот.
Кузьма жевнул челюстью.
Алеша берет Кузьму за руку и ставит шарманку на игру.
Кузьма заскрежетал неразборчиво.
Алеша стал играть на шарманке ветхий мотив.
Кузьма запел более внятно.
Все-мир-но-му про-ле-та-ри-ю, Власть держащему, — Слава! Под-ку-лач-ни-ку, перегибщику, аллилуйщику, Дву-руш-нику, беспринципщику, Правому и левому и вся-кой темной силе — Веч-ный поз-ор!..
…А в избушке жить теплей, чем в социализме…
Продай нам железного оппортуниста!
Кузю-то?! Что ты — он нам самим дорог. А на что?
А для утехи. Бог же в свою бытность завел себе черта. Так и мы — будем себе держать оппортуниста!
На, парень, тебе рубль за выдумку. Поешь, а то голова ослабнет.
Не надо. Ты лучше свой расценок понизь на постройке, а я везде почую твой рубль.
Мы себе денег не берем — мы любим советскую валюту.
…Ххады — херои… Живите потихоньку…
Все время в нем какие-то контровые лозунги бушуют. Не то он заболел, не то сломался!
Ну, вы идите, идите. Нечего вам стоять, когда пятилетка идет!
Ну и барышня! Кто только ее мамаша была!
Социальное вещество!
Строители уходят.
За сценой тихо раздаются неопределенные иностранные звуки.
Пойдем, Алеша. Я хочу чего-нибудь сытного.
Сейчас пойдем… Что ты, жабочка, страдаешь все? Ты привыкни!
Ладно. Я ведь люблю, Алеша, привыкать.
Появляется Стерветсен и его дочь Серена, девушка-европеянка, с монгольским характером лица, на бедре у нее изящный револьвер; оба они с чемоданами, в дорожных плащах; прибывшие раскланиваются, здороваются с Алешей и Мюд, а также с Кузьмой; Кузьма медленно подает руку в ответ Серене и Стерветсену. Иностранцы говорят по-русски; степень искажения языка должен взять сам актер.
Здравствуйте, товарищи активщики…
Мы хотим быть с вами… Мы любим всю горькую долю!
Ты врешь, у нас нету теперь доли. У нас теперь лето, у нас птички поют, у нас строится что-то такое! (К Алексею — другим, мирным тоном.) Алеша, она — что?
Зажиточная, должно быть.
…Ххады…
Алеша укрощает Кузьму.
Вы что такое?
Мы… теперь неимущий дух, который стал раскулачен.
Мы читали, и нам производили… папа: информасьон?
Четкое собеседованье, Серен.
Собеседованье, когда говорили: вы буржуазию, и еще раз полклясса, и еще крупный клясс четко послали на-фик!
Она хорошая, Алеша. Мы их на-фик, а они с фика, и сама же ясно говорит…
Я был молод и приезжал давно в Россию существовать. Я жил здесь в девятнадцатом веке на фабрике жа-мочных пышечек. Теперь я вижу — там город, а тогда здесь находился редкий частичный народ и я плакал пешком среди него… Да, Серен!
Что, папа? Кто эти люди — батраки авангарда?
Ты дурочка-буржуйка: мы поколенье — вот кто!
Они доброе мероприятие, Серен!
А вам что здесь надо среди нашего класса?
Нам нужна ваша небесная радость земного труда…
Какая радость?
У вас психия ударничества, на всех гражданских лицах находится энтузиазм…
А вам-то что за дело?.. Раз мы рады!
У вас организована государственная тишина и сверху ее стоит… башня надлежащей души…
Это настройка! Не знаешь, как называется — мы вас обогнали!
Надстройка! Это дух движения в сердцевине граждан, теплота над ледовитым ландшафтом вашей бедности! Надстройка! Мы ее хотим купить в вашем царстве, или обменять на нашу грустную, точную науку. У нас в Европе много нижнего вещества, но на башне угас огонь. Ветер шумит прямо в наше скучное сердце — и над ним нет надстройки воодушевления… У нас сердце не ударник, оно… как у вас зовется… оно — тихий летун…
Папа, ты скажи им, что я…
…Рвачка!.. Сила элемента…
Он знает все, как патрон…
Кузя-то?! Он ведь нам подшефный элемент!
Где у вас разрешается закупить надстройку? (Показывая на город.) — Там?.. Мы много дадим валюты! Мы отпустим вам, может быть, алмазный заем, корабли канадского зерна, наши датские сливки, две авиаматки, монгольскую красоту созревших женщин, — мы согласны открыть вам наши вечные сейфы… А вы — подарите нам одну надстройку! На что она вам? У вас же есть база, живите пока на фундаменте…
…Ххитрость классового врага… Паппа римский…
Ага. Ты хочешь закрыть у нас поддувало и сифон?! Чтоб мы сразу остыли!
Фашисты! Не продавай надстройки, мы сами залезем на нее!
Не буду.
Папа, нам давали понятие вопроса — у них лежат установки. Купи тогда Европе установку. Надстройку им ведь жалобно дарить!
Продайте установку! Я вам дам доллары!
А у нас есть одна только директивка, и то маленькая.
Купи, папа, директивку. Надстройку экстремизма ты купишь после вдалеке.
Мы директивы за фашистские деньги не продаем.
Отдай мне. У нас культурная революция, а ты с пистолетом ходишь. Как не стыдно?
А вам он сильно нужен?
Ну конечно. У вас ведь нет культурной революции — вы ведь темные, злые, и нам полагаются от вас наганы…
Возьмите (отдает револьвер).
Спасибо, девочка (целует сразу Серену в щеку). — Кто нам сдается, мы тому все прощаем.
Папа, Совет Юнион очень мил! (К Алеше.) — Сыграйте фокс!
Советский механизм не смеет.
Стерветсен и Серена кланяются и уходят.
Алеша, а как же они купят идею, когда она внутри всего тела?! Нам ведь больно будет вынимать!
Ничего, Мюд. Я им продам… Кузьму. Ведь он — идея. А буржуазия от него помрет.
Алеша, мне будет жалко Кузьму…
…Отсталость… Бойтесь капитализма…
Не скучай, Мюд. Мы закажем себе другого, а то Кузьма уже отстал чего-то от масс. (Заводит Кузьму.)
Кузьма начинает шагать со скрежетом внутри, бормоча невнятное железными устами. Все трое уходят. За сценой, уже невидимые, они поют песню в несколько слов. Алеша и Мюд петь перестают, а Кузьма, удаляясь, все еще тянет в одиночку чугунным голосом: э-э-э-э….