Голос отца
Кладбище. Железная низкая решетка. За решеткой у изголовья могилы — вертикально поставленный тесаный камень, с надписью: «Александр Спиридонович Титов. Инженер. Продолжатель дела Уатта и Дизеля. Скончался в 1925 году, жития его было 38 лет и 3 месяца. Мир праху твоему, великий труженик для облегчения участи людей». У могилы — старое дерево. На могиле несколько жалких жестяных цветов, издавна оставленных здесь. На втором плане видны такие же надмогильные камни и деревья. Вечернее время. Кладбище пусто. Появляется Яков, юноша лет девятнадцати-двадцати. Он входит за решетку, на могилу отца. Молчание. (В дальнейшем идет диалог между сыном, Яковом, и отцом его, говорящим через сердце Якова, — голосом, однако, того же сына; Отец, зачем ты умер?.. Зачем ты лежишь здесь один в могиле?.. Все равно ведь я люблю тебя! Краткое молчание. Меня здесь нет, дорогой мой. Могила под тобой пуста. А где же ты? — Я к тебе пришел… В могиле никого нет — в ней земля, и что в нее входит — тоже становится землей. Но земля обращается в цветы и в деревья — и уходит через них на свет из темноты могил. Но где же ты теперь, отец Я в твоем сердце и в твоем воспоминании, — больше меня нигде нет. И ты — моя жизнь и надежда, а без тебя я ничтожней того праха, который лежит под этим могильным камнем, без тебя я мертв навсегда и не помню, что был живым. Папа, а как ты будешь жить, если я тоже умру когда-нибудь, как ты? Тогда я исчезну вместе с тобою. Без тебя я существовать не могу. Но я часто забываю тебя, отец, и мое сердце бывает пустым, — где ты тогда живешь? Я живу тогда в твоем забвении и ожидаю твоего воспоминания обо мне. Краткое молчание. Папа. А зачем тебе еще жить, когда ты уже умер? Раз ты умер, больше тебе ничего не надо… Значит ты опять хочешь жить? Нет, жизнь моя окончена. Больше я жить не могу и не буду, — я умер. Но я хочу остаться в тебе памятью и слабым теплом, чтобы ты думал иногда обо мне и утешался, когда тебе бывает трудно. А зачем тебе так жить, — тебе разве нужно? Мне ничего не надо… Но я хочу сберечь тебя от горя, от ненужного отчаяния и от ранней гибели, — от всех бедствий жизни, которые с тобой могут случиться. Поэтому я живу тебе на омощь. Ты живешь не сам для себя, ты из-за меня?.. Я ради тебя томлюсь, чтобы ты не изменил мне. Папа, как же я могу изменить тебе? Ты уже умер, а я жив. Это верно. Но ты можешь мне изменить, и твоя измена будет самой страшной для меня, потому что я мертв и беспомощен, я уже не могу бороться, я лишь слабый свет в тебе. Я чувствую тебя, я знаю этот далекий смутный свет, когда думаю и тоскую о тебе… Но я не могу тебе изменить. Нет можешь. Почему, отец? Посмотри вокруг себя. Здесь одни могилы. И в них люди. Все они, — и тот, кто умер уже старым и кто молодым, — все они умерли, не узнав истинной жизни. Все они — мертвые, что лежат в этой земле под тобою, умерли не потому, что тело их утомилось от счастья, а ум от истины и сердце от славы жизни. Не потому. Нет, мы не знали ни счастья, ни истины, ни простого удовлетворения от своей работы и от своих страданий. Но мы тоже хотели создать великий мир благородного человечества, и мы чувствовали себя достойными его. Мы спешили работать, мы воевали, мучились и болели, мы устали и умерли… Я все знаю это, папа… Мы верили в прекрасную душу человека. Мы жили на свете как больные, как в бреду. Мы собирались друг с другом и согревались один от другого. Жили мы или нет? Я уже не помню. Все прошло слишком быстро, как в детском сновидении, я помню лишь свою муку, однако и ее теперь забыл и простил… Но мы сделали кое-что в жизни: мало, но сделали. Мы верили в лучшего человека, — не в самих себя, но в будущего человека, ради которого можно вынести любое мученье. И мы передаем вам, своим детям, эту надежду, больше нам некому ее передать. А вы не должны изменить нам. А если и вы нам измените, тогда сравняйте наши могилы. Папа. Ты умер давно. Ты не знаешь, что теперь на свете. Твоя работа по экономии топлива в машинах сберегла миллионы тонн мазута, и мама получает пенсию. Если бы ты был живым, ты был бы счастливым… Не знаю, был бы я счастливым… Твоя мать говорила наверно тебе, как это было трудно сделать — мало сжигать топлива и получать много энергии… Нет, сделать это было легко, даже весело. Я хочу сказать, что не природа враг человека, — разгадать ее, использовать ее свойства на добро для человека нетрудно. Но как было мне мучительно доказывать людям, где их выгода, как трудно облегчить участь людей! Я в тюрьме сидел за это. Кто же враг человеку? Другой человек. А кто друг? Тоже человек. Вот в чем тягость и печаль жизни. Если бы против людей стояла одна природа, тогда бы осталась одна простая и легкая задача. Мама мне говорила, как тебе было тяжело работать. Я это знаю. Я был идеалистом. Я думал, что людям будет лучше, если на одну лошадиную силу в час потребуется всего полтораста граммов мазута. Людям стало лучше, ты думал правильно. Не знаю, как у вас теперь. Но я знаю, что я думал неправильно, я ошибался. В руках зверя и негодяя самая высокая техника будет лишь оружием против человека. Ты прав, отец! Так делают теперь враги людей, но мы их раздавим, потому что самая лучшая техника — это высший человек, а высший человек живет у нас, в Советском Союзе. Откуда ты это узнал?.. Высший прекрасный человек — вот в чем тайна, которую мы не могли открыть — и поэтому мы умерли в тоске. Я научился этому у Сталина. В чем его учение? Я еще сам не научился всему его учению. Но я знаю, что Сталин учит всех людей быть верными детьми своих отцов, он велит никогда не изменять тому, что было в отцах высшим и человеческим, он хочет сделать героическую душу человека законом всей земли. Он сам ученик Маркса и Ленина. Краткое молчание. Мой отец родил меня и велел быть только добрым и терпеливым. А я хотел, чтобы ты стал знающим и смелым. Но ты должен теперь стать мудрым и счастливым. Ты должен быть моим идеалом! Но кто поможет тебе быть таким человеком, и будет ли это так? — Ведь я, твой отец, мертв и бессилен… Так будет, отец! Если даже мне придется бороться со всем миром, — если люди устанут, озвереют, одичают и в злобе вопьются друг в друга, если они позабудут свой смысл в жизни, — я один встану против них всех, я один буду защищать тебя, Сталина и самого себя! Ты погибнешь тогда, мой мальчик. Но ведь ты тоже погиб!.. Что туг страшного —умереть? Посмотри — сколько лежит вас, мертвых, здесь! Вы ведь все вытерпели смерть. Умереть не страшно. Ты не бойся смерти: это не больно. Я знаю. Ты не знаешь, ты еще не умирал. А я все равно знаю, потому что не боюсь смерти. Ты прав, мой сын. Я люблю тебя сейчас еще больше… Уходи с моей могилы и живи, я буду теперь навсегда мертвым и спокойным. Ты не изменишь мне никогда, и в этом будет моя вечная жизнь. Спи, отец, вечно в земле. Прощай. (Яков склоняется к могиле и целует землю.) В это время на соседней могиле появляется человек — бывший Служащий стройразбортреста; этот Служащий слегка подкапывает надмогильный камень лопатой, сворачивает камень и кладет его на землю; затем он раскачивает железную решетку-ограду. Яков молча наблюдает за этим служащим. Служащий оставляет решетку соседней могилы, перелезает на могилу отца Якова и начинает подкапывать лопатой надмогильный камень-памятник. Брось лопату! Что ты делаешь? Здесь мой отец лежит! Тут покойник. Я его не достану, он мне ни к чему. Зачем вы это делаете? Так велели. Камень и железо в утиль, дерева на корчевку, могилы сравнять в ничто, а сверху потом парк устроят — карусели, фруктовая вода, на баянах заиграют, девки придут и лодыри с ними — на отдых, и ты приходи тогда, — чего на могиле торчишь? — а сейчас ступай отсюда прочь, дай нам управиться! А зачем на кладбище парк культуры устраивать? Кругом же пустая степь, там свежая земля!.. Там и надо парк делать. Стало быть, что вот как раз так надобно, что именно тут. Там в степи неинтересно, там взять нечего, а тут — и железо, и камень, и дерева, и венки из жести, — всякий инвентарь. Ну и что ж такое, что железо! А оно ведь ржавое все, а камни ничего не стоят, а деревья — на дрова только, они старые и кривые… А все-таки нашему царству-государству и тут доход… Чего тут железу и каменьям зря находиться! Покойники в земле давно сопрели, родня их — какая выросла, какая сама скончалась, — и уж считай, что про мертвых забыла… А я не забыл вот!.. Ну ладно — не забыл! Памятливый какой! — дай кладбище уберем, и ты все позабудешь: места тогда, где сейчас стоишь, не найдешь: тут ферверок будет иль квас по кружке отпускать — от жажды… А родня покойников, которая жива еще, сама придет плясать сюда, — кому тут плакать, кого помнить!.. Понял теперь? Нет! Потом поймешь, когда привыкнешь — не враз!.. (Ворочает надмогильный камень, слабо сдвигая его с места.) Ишь ты, дьявол, неподатливый какой. Смешно и забавно тут будет! Мороженое, компот в чашках, двор смеха в загородке. Я в Туле бывал и все видел. И тут же силомер и труба — на звезды глядеть: где, что и как там, отчего все произошло и куда потом денется; оказывается, мы все из тумана явились — так выходит по науке, — да пускай из тумана, нам одинаково!.. А дальше (Служащий оставил на время работу и жестикулирует, полный воображения будущего), дальше — вон видишь где — буфет откроют: харчи, напитки, вафли, изюм, простокваша, блины, — что хочешь! Тут целый парад красоты будет, тут прелесть что такое начнется! А ты что стоишь? Говори — хорошо ведь получится? Хорошо. А камень этот в фундамент пойдет, железо в переплавку, — глядь и фабрика новая стоит. Ну конечно, если сырья не хватит, то она работать не будет. Неважно — мы подождем и потерпим… (Валяет на землю надмогильный камень.) А я здесь силомером буду заведовать, либо конфеты в бумажки заворачивать — легкая чистая работа! Туда-сюда, и день прошел, и не уморился, и деньги заработал, и сыт по горло: везде же знакомство: и на кухне, и в буфете — где пирожок возьмешь, где жамку, где щей похлебаешь… Так и жизнь проживешь — незаметно, а приятно, в полный аппетит, культурно, с удовольствием! (Поет и приплясывает). Ту-ру-ру-ру, ту-ру-ру!.. (Останавливается). Чего же еще надо? — Ничего. Достаточно. Пошел прочь отсюда! Чего? Ничего. Достаточно. Прочь отсюда — с могилы моего отца! Яков выхватывает лопату из рук служащего и бросает ее в сторону. Не трожь мой инвентарь. Ответишь! Он вынимает из бокового наружного кармана свисток — и свистит в него, вращаясь во все стороны. Тогда Яков берет этого человека поперек — и кидает его вон через железную ограду вместе со свистком, не перестающим свистеть. Исчезнув со сцены, человек со свистком свистит еще некоторое время, потом умолкает. Яков один. Отец! Молчание. Я буду жить один — ради вас всех, мертвых. В земле — молчание. Проходит Милиционер. Кто здесь сигналы подавал? Вон тот человек. Он здесь сначала могилы хотел сравнять с землей, а потом в свисток засвистел. Милиционер уходит и возвращается обратно со Служащим. Это вы тут памятники валяли навзничь? Это мы. Это мы ради культуры, товарищ начальник. Мы сперва разбираем все негодное, собираем сырье, а затем уж строим. Вон как. А это не вы в пригородном районе кузницу сломали, а из кузницы баню построили? А потом увидели, что кузница тоже нужна, тогда разобрали баню и опять построили кузницу? И так разбирали и строили, — то баню, то кузницу, — пока весь материал у вас не истратился в промежутках, и тогда бросили строить — не из чего стало. Это вы были, ваша организация? Все может быть, товарищ начальник: это мы. Мы любим строить красоту и пользу из утиля! Кто вы такой — дурак или вредитель? Дураков нету, товарищ родственник покойного, — есть пережитки сознания капиталистического периода в головах отдельных частных граждан, а это не вредительство. Это не считается. Не сметь клеветать на меня! А то ответишь. Вы сами ударили меня недавно моим больным телом о землю. Свидетелей не было, доказать нельзя… Кто вам поручил разрушать кладбище? Не разрушать, а постепенно, исподволь подготавливать его территорию на предмет будущей утилизации под парк культуры, искусств и отдыха, где бы люди, отдыхая, приобретали себе неутомимость. Кто вас заставил это делать? Ваше учреждение? Отнюдь нет, товарищ начальник… Я не начальник… Я вижу по вашим способностям, что вы не простой Милиционер, нечет вводить меня кажущееся заблуждение. Стыдно, товарищ Милиционер… Я сейчас временно нигде не служу и директив не получаю, — я вроде как в отпуске, но я сорганизовал местную общественность своего треста — с целью проявить инициативу, так как я не устал. И наша общественность поручила мне озаботиться обследованием кладбища, а также нежилых оврагов и пустошей — для вышеуказанной цели… Сколько у вас общественности? Инициативной общественности по данному вопросу у нас двое, а я из них самый первый. Мы постановили между собой украсить наш город. Хорошо. Завтра вы посадите живые цветы на этих могилах своими силами и за свой счет. А сейчас — подымите все памятники, которые вы повалили, и оправьте могилы, которые вы топтали. (с полным, мгновенным усердием) Есть, товарищ начальник! Сейчас же все будет сделано в самые сокращенные сроки! Я полагаю теперь, что здесь навсегда должно остаться кладбище, а парк культуры и отдыха мы запланируем на пустоши. Служащий с яростной работоспособностью принимается за восстановление повергнутых им памятников. Отправьте его куда-нибудь на пустошь навсегда. Ого! А после него и пустоши не будет!.. Ну, в тюрьму! Тоже не годится. После него тюрьму придется ремонтировать. А куда ж его? Сам износится в своей суете. Чадом изойдет и исчезнет. Ведь не каждый гражданин бывает человеком, товарищ. До свиданья! КонецДействующие лица
Яков
Бывший служащий
Милиционер