Хлебные богомольцы

В Поволжье, на Украине, в Крыму, у нас в губернии, по всей смертно голодающей России ходят по обмокающим весенним дорогам под первыми жаворонками тихие, блаженные странники — хлебные богомольцы. Они полны благоговения и молитвы не только к небу, но и ко всему мягкому и твердому, что можно пожевать или пососать.

Глина, чернозем, гниющие стебли, галька на донском берегу — все это есть хлебушек, только молодой, не шумевший еще колосом.

Новую, великую религию родил мощный народ. Эта вера имеет больше апостолов, чем православная или наука, и сердца их раскалены страстью и тоской и блаженной упоительной верой в невозможное — в хлеб, в то, что еще раз можно услышать песню поспевающей ржи у своего хутора, дымящегося рано-рано завтраком.

Когда же запоет рожь по всей любимой России, по всем родным, сросшимся с сердцем полям, где человек родился, видел мать, и в первый раз любил, и соскребал железом с расцветающей земли гной насильников, сопревшую кожу погибших веков...

Никогда, никогда больше не запоет ржаной океан на влажной благотворной земле — думают миллионные толпы богомольцев. И они ходят все тише и тише; строже и медленнее, в предсмертном экстазе и великом мире они, выпрямленные, ступают по спутанным русским дорогам и без мольбы, без вытянутых замерших рук проходят глухие, враждебные города, где ворота и сени на замках и нет больше человека.

Голод и смерть стали родным бытом России. Человек сросся с ними и стал думать, что иной жизни нет, чем истома и неучуемая смерть сегодня вечером в мокром глинистом логу. Иной жизни нет, и не может она быть и не была никогда. Поэтому — мир и смирение в России, и не пришел еще массовый стихийный, огненный бунт против природы, который придет когда-нибудь и будет верой народа вместо веры в хлеб и в лошадиный неоглоданный костяк.

Чтобы не чуять голода как муку, как засыхание крови, а принять его как благо и радость, народ выдумал и сделал себе новую душу. Где-то родился и бродит сейчас по тающим межам этот первый человек, взаправду победивший голод и не хотящий больше есть. Он величественнее и могущественнее всех гениев земли, всех строителей и певцов. И по его обретшей спасение душе нечаянно равняется весь народ. Этот человек в смертной, последней, раскаленной фантазии, преодолевшей рассудок и всю видимость, стал жевать призрачный хлеб, и ощутил в себе сытость и силу, и ходит себе, не умирая.

Для тех, кто не смог родить в себе такую солнечную энергию мысли, — этот человек ничего не ест, даже коры, даже воды не берет в рот. Но он жив и говорит, что ест хлеб вдосталь, сам его научился делать, сыт и хочет жениться. И таких, как он, становится все больше и больше.

Для человека нет безысходности: если земля его не кормит, он кормится своей душой. Если рассудок ведет к смерти, то к жизни выведет безумие.