М. А. и П. А. Платоновым

30 августа 1942 г. Москва

Москва. 30/VIII.

Здравствуйте, милые мои Муся и Тотик!

Спасибо вам за телеграммы — с поздравлением по случаю моего давнего дня рождения. Вчера мне исполнилось 43 года. Нечаянно удалось даже отпраздновать его. Пришли трое студентов Литинститута, которые не чают во мне души (я никак от них не отвяжусь); они принесли литр водки в подарок; пришел Петя Трошкин, брат Петр, Вера, Кожевников и Натан Абрамович. В магазине я получил колбасу, — и мы немного выпили. Я сказал как бы маленькую речь, где вспомнил такой факт из фронтовой действительности: один наш командир поднимал своих бойцов в атаку, был сильный огонь противника, у командира оторвало миной левую руку; тогда он взял свою оторванную руку в правую, поднял свою окровавленную руку над своей головой, как меч и как знамя, воскликнул: «Вперед!» — и бойцы яростно пошли за ним в атаку. И первый мой тост был за здоровье, за победу великого русского солдата.

Этот факт — с рукой — я описал в рассказе «Реквием» (памяти пяти моряков-севастопольцев).

Дела мои в литературе начали складываться пока что блестяще. На днях будут напечатаны мои рассказы в «Красной звезде» — самой лучшей газете всей Красной Армии — «Броня» (новый рассказ) и «Божье дерево». В журнале «Октябрь» печатается «Крестьянин Ягафар». В журнале «Красноармеец» — «Дед-солдат».

Я приглашен как постоянный сотрудник в «Красную звезду» (это большая честь), затем в «Красный флот» и в журналы «Красноармеец» и «Краснофлотец». И еще, и еще — работы уйма. Скоро поправятся наши и денежные дела: я смогу выслать денег побольше.

Рассказ «Броня» произвел на редакцию огромное впечатление, он привел их в «дикий восторг», как мне они сами говорили. Когда я по их просьбе прочел его вслух, то по окончании чтения большинство моих слушателей плакало, а один разрыдался. Вы сходите в библиотеку и там почитайте «Кр<асную> звезду».

Теперь о вашем вызове. Я уже поставил об этом вопрос ребром — перед теми, от кого это зависит. Мне обещали это сделать твердо: «ваша жена и сын будут зимовать с вами», сказали мне. В течение сентября, я думаю, это все решится, если позволит общая обстановка. На всякий случай, однако, жилище вам будет обеспечено и в Уфе. Туда уже дважды посланы соответствующие категорические распоряжения. Это будет сделано обязательно.

Я уже писал вам, что был на зап<адном> фронте. В десятых числах сентября я, видимо, поеду на воронежское направление, как военный корреспондент, и уже надену шинель. Посмотрю, что стало с моей родиной. Схожу на могилы, поплачу надо всеми мертвыми.

Я видел на фронте храбрейших людей, которые, однако, не могли ни слушать музыку, ни видеть цветы, — плакали. Вообще, Муся и Тотик, повидать пришлось многое даже за краткое время. Увижу и переживу еще больше. Пишите мне, дорогие мои.

Привет Кононову. По моей просьбе Фадеев назначил его секретарем всех уфимских москвичей, а бюро распустил. Но вы это уже знаете.

Будем жить, работать и ожидать, когда мы опять будем неразлучны. Как действительно здоровье Тоши? Почему он так мало был в санатории? И дало ли это хоть маленькую пользу? — (большой, конечно, и не могло быть). При всякой возможности буду посылать вам посылки. У меня сейчас есть масло слив<очное>, сахар, крупа, — сверх того, что мне нужно, — но не знаю, с кем послать. Будем жить друг для друга, мы еще будем счастливы. А если уж что случится, если суждено, то смерть моя будет непостыдной, она будет смертью русского солдата. Жалко, что не всё еще написал и сердце еще полно силы.

Целую и обнимаю вас.

Ваш Андрей.

<Приписки сбоку листа> P.S. Посылку Тамаре взяла тетя Ната, она уже отправила ее в Свердловск.

P.P.S. Ел<ена> Виктор<овна> обещала на днях принести туфли для Муси, но не приходила пока.