За большевистского счетовода в колхозе! (Заметки разъездного корреспондента)

Велики наши заволжские степи, и почва в них настолько обильная и сытая, что ее, кажется, можно есть сырой. И действительно, в те солнечные, душные дни, когда ночью минула гроза, вся степь пахнет печеным хлебом и молоком, — особым благовонием теплого творога, поднимающимся из материнских недр свежей природы. Но напрасно лежит это громадное поприще человеческих богатств, эта хлебная руда, способная утолить сотни миллионов людских существ. Бедняки и середняки спокон века живут на здешней земле, но черпают из нее не утоление, а утомление; в засушливые же годы многие из них легли под кресты деревенских погостов.

Когда прохожий вступает из степей в село, то он не понимает, почему на такой земле, где вспаханная вечером зябь к утру покрывается сплошною травой, — почему на этой земле хижины крестьян настолько убоги, что, кроме глины, соломы и плетней, в них нет ничего, да и то все жилище подперто жердями от ветров, — и почему сами труженики имеют мелкое тело, точно их предки никогда густо не ели.

Не выходя из села, можно разгадать это обстоятельство. Прохожий видит, что кроме хижин в селе есть еще и кирпичные двухэтажные дома; к тем домам примыкают громадные дворы, наполненные различными деревянными постройками. Уже в самой небольшой деревне дома два-три таких есть. С околицы же можно наблюсти невдалеке усадьбу, поставленную в открытом месте, — нечто вроде отруба или дворянской феоды. В самом селе, далее, вы можете разглядеть и несколько десятков более исправных изб, чем хижины, подпертые жердями. Исправные строения покрыты зачастую железом, имеют вдобавок крытые дворы, где в уюте гнездится скот, и прочные ворота, хранящие единоличное царство среднего мужика.

Такая архитектура заволжской деревни открывает прохожему всю тайну жизни в степи, тайну голода и труда на пышной земле, где любая тварь сыта, а неимущий, но работающий человек был измучен.

Все вещество труда, скопленное тяжким усердием батраков, бедноты и отчасти середняков, собиралось в кирпичные крепости кулаков и на усадьбы сотен мелкопоместных, но тем более яростных, желавших быстро стать крупными, помещиков. Эксплуататоры густо, в шахматном порядке сидели на заволжской земле и держали большинство крестьян меж крепкими изгородями нужды. Это едкое, измождающее угнетение, помноженное на засушливый климат Поволжья, сделали жизнь бедняка скорбью и смертью, несмотря на плодородие безграничных земель. Именно в здешних деревнях родилась удивительно-рабская премудрость: «Не загон кормит, а кулига», то есть пусть сохнет и пропадает весь мой надел, лишь бы на кулиге, на маленьком участке, что-нибудь выросло; дескать, труд мне не дорог, моя кровь и мой пот на пашне и я сам — ничто; весь свой долгий летний труд я готов отдать за два мешка хлеба на зиму.

Свирепая, плотная эксплуатация кулачья родила в бедноте еще и не такую «мудрость» и не такую «душу».

Когда я был в районе Якушкинской МТС, то видел старшего тракториста, татарина. Этот парень знал трактора и прицепы на большой палец, но младшие рулевые его не слушались, и старший тракторист не имел характера им приказать что-либо, когда рулевые работали неправильно. Кулаки и муллы вырвали с корнем из татарской бедноты всякую веру в себя, всякое самоуважение и силу воли. И в последнем потомке, старшем трактористе Якушкинской МТС, идеологическая работа мулл и кулаков еще сказалась. Тракторист мило и человечно улыбался, просил, где нужно приказывать, и страдал, где требовалось побеждать, — остаток раба все еще сидел в этом молодом, талантливом человеке.

Но пойдем далее по степной дороге. В Ульяновском округе мы можем встретить колхоз «Батрак», состоящий сплошь почти из бывших батраков, трудившихся ранее у мулл и кулаков. Однако весною маленькая группа верных колхозников была загнана муллами и кулаками в подполье, а тракторная колонна МТС пришла под охраной, причем передним трактором управлял слесарь Андрианов, директор Якушкинской МТС. Когда в трактор Андрианова кто-то из толпы бывших колхозников-батраков бросил топор, то Андрианов поднял его и отдал обратно, говоря: «Возьми, товарищ, тебя довели до этого, но твоя курица не склюет трактора!»

МТС не испугалась кулацко-мулльского штурма, не отдала инициативы в руки врага и мужественно взялась за пахоту батрацкой земли, и земля эта вновь стала колхозной, а образумившиеся колхозники-батраки обнимали закопченных рулевых. Такая же приблизительно история была в колхозе «Путь Ленина», село Средний Сантимир. Но МТС и там быстро ликвидировала перегибы, и обобществленная по головокружению курица не расклевала трактора.

Отсутствие серьезной, массовой разъяснительной работы, присутствие перегибов и наличие яростной пропаганды кулаков и мулл привели даже батрацкий, дружный колхоз к распаду. В самом деле, когда сегодня обобществляли овцу, то мулла говорил, что завтра обобществят курицу, а послезавтра и жену. И вот наступало завтра — курица, по слову муллы и кулака, действительно обобществлялась. Тогда, чтобы не иметь «послезавтра», когда возьмут и жену, батрак и бедняк покидал колхоз, он убеждался, что мулла прав.

— Перегибщик, — говорят теперь колхозники (так и говорят «перегибщик»), — он плох, он весной муллу поцеловал…

Вот и вся тайна «левых» и правых. На практике это доходит до кулацкого топора, брошенного в трактор рукою батрака, вчерашнего колхозника. И все же сила партии, сила батраков сильнее и левых и правых, и мулл и кулаков: колхоз «Батрак» сейчас живет и развивается.

Тяжела поэтому была весенняя вспашка для Якушкинской МТС. Трактора пахали не только землю, но должны зарыть в нее еще и кулаков с муллами, то есть экономически ликвидировать кулачество.

Ну и что ж, зарыли или нет? Зарыли, да, потому что колхозный урожай выше единоличного, колхозник трудится меньше, доходу получает больше. Это действительно по всему району Якушкинской МТС. Однако директор МТС Андрианов говорит, что кулак, это существо слабо умирающее: если кулак весной способен был ехать верхом на курице, то в уборочную кампанию, при дележке доходов внутри колхоза, он может вылезти из своей запаханной могилы.

— Этот охотник за черепом революции враз не умрет, — сказал Андрианов. — Только нам не надо оставлять живого места для его удара.

— А что такое живое место?

— Это наши ошибки и слабость работы. И, может быть, даже трудности роста.

Но все же интересно и полезно было узнать, что делает кулак сейчас, где проходит его «генеральная линия», каким способом он прельщает массы к себе.

И, сообразив так, я пошел искать случая попасть в гости к кулаку, чтобы разглядеть его в близкое лицо.

Однажды вечером шел по деревенской колхозной улице не очень старый старик и всем кланялся. Я пошел за ним, и к ночи мы дошли до села, кажется, Чердаклы, Ульяновского округа. Старик признал во мне сезонника и не стал скрываться. В Чердаклах мы стали на ночлег, и к старику пришли двое колхозников, из тех, которые держат себя смиренно и всегда единогласно. Они начали говорить, что в колхозе народу хорошо, но в царстве божьем будет еще лучше. И старик им объяснял далее, что колхозы суть подобие царства божьего, так же как сатана есть подобие господа бога; но нужно терпеть и надеяться, что лживый дух дьявола скажется вскоре и настанет пора великого раздора и разъединения.

Два премудрых колхозных собеседника согласились со стариком; они сказали, что дьявол сильно счет любит, но еще не научился ему, — и после уборки урожая начнется весьма яростная вражда за душевой доход. И эта вражда будет велика, потому что труду велся плохой счет. Старик добродушно подтвердил эту грядущую вражду, но не давал совета покидать колхоза до времени, — наоборот, он советовал больше говорить с колхозниками о царстве божьем, об этом истинном голубом колхозе, и пусть все просветившиеся тихо, поодиночке оставят место, где господь бог передразнивается сатаной, — наиболее же мудрые должны оставить колхоз последними, дождавшись выхода всех.

Выслушав все, я увидел, что активный кулак и подкулачник теперь старается скрываться в глубине колхоза, а не вне его. Политика же кулака и бывшего зажиточного приобрела до времени религиозную форму, чтобы в удобный момент мгновенно сбросить с себя этот тайный наряд. Следовательно, кулак сейчас действует под видом набожного человека, ибо вера колхознику не запрещена, и стремится остаться в колхозе до конца, то есть до его разгрома.

Спустя время, я еще раз встретил кланяющегося всем встречным людям старика. Он кланялся не только прохожим, но и пролетающим птицам и даже бредущему степному ветру. Наша встреча состоялась близ села Лебяжьего, Мелекесского района.

Старик был сейчас радостен, добр и легко открывался моему вниманию. Он уже верил мне теперь вполне и дал рубль на харчи. Значит, хорошо шли дела у этого пешего кулацкого агитпропа. Какие же эти хорошие дела?

Достигнув Лебяжьего, я узнал причину стариковской радости и то, почему благообразный старик спешил именно сюда.

На Ильин день в Лебяжьем случилась сильная гроза. От удара молнии загорелось два дома, и, кроме того, тою же небесной электрической искрой был поражен один местный человек, — как говорят, колхозник. Колхозника закопали наполовину в землю, и он выздоровел от грозовой контузии. Одним словом, над большевицким колхозом разыгрались неистовые силы верхнего божьего царства, то есть — по слову кулаков, спрятавшихся в религию, — истинного колхоза. Такой редкий случай заставил местные кулацкие силы мгновенно выйти из своего религиозного убежища и заняться прямой политикой. А именно: зажиточные пытались бросить в запылавшие от молнии избы тело председателя сельсовета. Они, умолкшие было кулаки, в грозе и буре увидели своего союзника: ведь молния, бьющая в колхоз, разве это не кулак бога, не огонь из трубы райского трактора, и разве нельзя вокруг этого явления сплотить против бедняцкого земного колхоза толпы безумных, устрашенных единоличников, и даже часть колхозников?

Вот почему старик-проповедник спешил побывать в Лебяжьем, и вот чему он был явно рад. Грозовое дело в Лебяжьем кончилось, конечно, не так, как хотелось кулацкому фронту. Но старик рассчитывал, что грозы и бури на небе будут еще в августе и они совпадут с дележкой добычи урожая — с бурей и грозой внутри колхозов. И тогда рука божья, может быть, сомкнется с мужицким кулаком. Возможна, конечно, и другая комбинация — не обязательно молния с неба.

После Лебяжьего я отправился в село Майну, а старика утратил навсегда. Во всяком случае, он в Майну не пошел, так как в Майне и без него единый русско-чувашский колхоз распался на два национальных колхоза. Может быть, этот благостный, вещающий православие старик отправился на Сабакаево, где шесть наций дружно живут в одном, нераздельном колхозе, дабы там сказать старым мусульманам-колхозникам, что их всех скоро сделают свиными пастухами.

— Пускай тяжело, — ответил он, — мне сейчас двадцать, а когда будет двадцать восемь, то будет легко и коммунизм.

— Почему?

— А ты знаешь счет — считай: через три года пятилетке конец, сплошной коллективизации — конец, а вторая пятилетка кончится — сплошной коммунизм начнется. Восемь лет!

— Правильно, — ответил я. — Восемь лет — недолго!

— Совсем скоро, — произнес тракторист. — Мы еще успеем жить. Мне будет двадцать и восемь лет! А тебе сколько?

— Ия успею, — сообщил я. — А кулаки и муллы что делают у вас?

— Одноличные морды говорят, хлеба с колхоза больше бери, а мало отдавай.

— А вы как будете?

— А мы возьмем, сколько съедим, а много отдадим на новую жизнь.

— Сумеете сосчитать без ссоры?

— Нет, — сказал тракторист. — Есть плохие люди, плохо жить хотят, числа не знают. Никто числа на бумаге не знает…

Подкулацкие силы, которые заговорят внутри колхозов при дележке, встретят компетентный справедливый расчет труда и добычи, и будут поражены.

— Счетовод — вот кто должен стать большевистским, колхозным героем! — говорил Андрианов. — Этот малозаметный почему-то человек теперь призван стать передовым болыпевицким солдатом в классовой битве с кулаком! Посредством счетовода в колхозе мы сделаем железное единство в колхозе, опрокинем остаточного кулака, привлечем новых членов и войдем в зиму еще более крепкими, чем были весной и летом!

Пример товарища Андрианова — мобилизацию счетоводов в колхозы, на распределение урожая — должны немедленно перенять все МТС, все колхозные объединения, все местные, краевые и центральные организации.

Счетовод, это в теперешних наших <условиях> инструмент победы над кулаком и его влиянием в колхозе; счетовод, это человек, который изложит цифрой всемирную победу колхозного движения над единоличной нищетой и над кулаком, который, если мы не пошлем в колхозы советских счетоводов, оставит своего господа-бога и сам станет счетоводом.