«Дальневосточная поэма» Б. Дальнего

Некоторые наши писатели заставляют читателя делать ту работу, какую по обязанности должны делать сами писатели. Получается нечто вроде «эксплуатации» читателя со стороны писателя, слишком экономящего свои художественные средства.

Эту слишком скупую, слишком условную прозу, рассчитанную на мобилизацию внутренних ресурсов отзывчивого читателя, можно бы назвать алгебраической прозой; алгебраической потому, что автор такой прозы создает лишь принципиальные схемы человеческих образов, поручая, вольно или невольно, самому читателю превратить символ в живую индивидуальную величину, в арифметику. Читатель таким образом становится сотрудником автора, что, конечно, неправильно: ни в какой работе нельзя оставлять что-нибудь доделывать за себя, нужно все завершать самому начисто, избегая помощников.

Одним из примеров подобной «алгебраической» прозы является «Дальневосточная поэма» Б. Дальнего.

Докажем свою мысль. Б. Дальний пишет: «Что еще нужно человеку в двадцать лет, когда его ценят, создают условия, продвигают, когда он окружен коллективом комсомольцев-сверстников…» (подчеркнуто здесь и далее мною. — А. П.). Перед героем поэмы Колей Стрижовым — «вся жизнь, как большой и солнечный путь, как великая река. Светлые чувства наполняли его сердце — чувства любви и благодарности к родине, к своему народу, к партии и комсомолу, дающим ему все настоящие, вечные радости жизни». «…Поезд пересекал гористую и холодную Зейскую область, — суровые хребты, поросшие девственной нехоженой тайгой, по которой струились неведомые ручьи с каменистым ложем и таинственно-черным отблеском воды». «Заходящее солнце бросало на горную цепь последние золотисто-багряные лучи». «На востоке развертывается горный пейзаж, полный сурового и дикого величия».

Понять эту «прозу понятий» можно, но почувствовать от нее воодушевление нельзя. Слова «ценят, создают условия, продвигают» дают информацию о жизненных обстоятельствах Стрижова, но не изображают их. В «светлые чувства», в «настоящие, вечные радости жизни» Стрижова читатель может, конечно, поверить, потому что эти чувства и вечные радости существуют в действительности помимо произведения Б. Дальнего и независимо от него. Литературное же дело, между прочим, заключается в том, чтобы слова, изложенные на бумаге, обладали самостоятельной силой, равной по производимому ими впечатлению силе действительности. Вся энергия убедительности и все доказательства должны содержаться в самом произведении, словно бы внешней, объективной действительности, откуда произошло данное сочинение и куда оно вновь возвращается, не существует. Искусство не должно нуждаться в ссылках и апелляциях на внешние источники, чтобы подтвердить истину мысли автора или характер изображаемого им лица. Все, бывшее дотоле внешним, искусство превращает в свое внутреннее качество, в собственную энергию — и само может служить вспомогательной, двигательной силой действительности, инстанцией для ссылки и апелляции.

Мы хотим этим сказать, что светлое чувство, живущее в человеческом сердце, необходимо изобразить таким образом, чтобы оно, это чувство, вошло из слова автора в сердце читателя, даже чуждое «светлому чувству» или не имеющему его.

Слова же «девственно-нехоженая тайга», «неведомые ручьи», «таинственно-черный отблеск», «золотисто-багряные лучи», «суровое и дикое величие» — не возрождают в глазах читателя зрелища свежего мира, потому что эти слова не обновляют, не увеличивают собственного опыта читателя, полученного им через самостоятельное наблюдение мира. Эти слова не открыты усилием автора, а позаимствованы им, и от долгого употребления они уже утратили свою изобразительную энергию. Автор сам понимает, что мы говорим правду, и мы надеемся, что он примет эту правду как помощь, а не как попытку уменьшения его литературного таланта.

На Дальнем Востоке Стрижов встречает девушку Таню, и в молодых людях зарождается взаимная любовь. Таня на время уезжает, Стрижову стало без нее жить худо и томительно, — все это правильно и естественно. А дальше пошло неправильно и плохо — нелитературно, неестественно и недействительно. — «Стремясь подогнать время, Стрижов ушел с головой в работу. У него оказалась рационализаторская жилка. Он предложил пароходству ряд усовершенствований, ускоряющих выгрузку и облегчающих труд грузчиков. Предложения его были осуществлены и доставили двадцатилетнему механику популярность талантливого рационализатора. Стрижова пригласили работать в конструкторском бюро Ленинского затона».

Идеальный герой действует в совершенно идеальной сфере — в пустоте. «Стремясь подогнать время», Стрижов занялся рационализацией грузовых работ — и все у него вышло скоро, легко, весело, под аплодисменты и приветствия окружающих людей. Тов. Б. Дальний, наверно, читал про Блидмана, про историю его работы — прежде чем она стала общепризнанной. Если читал, то он согласится с нами, что его изложение страдает неконкретностью, хуже того, — текст автора даже не излагает эпизода, а только касается факта, чтобы как можно скорее избежать его. Но эта беда — полбеды. Беда в том, что автор коснулся такого действительного и значительного самого по себе факта, что, будь у автора желание и способность задуматься над ним, он бы понял, какую большую, современную и новую тему он оставил в стороне почти в пренебрежении. Бросовые, боковые темы часто бывают важнее и серьезнее тех, про которые авторы думают, что они главные. История изобретения, открытия и просто осуществления рационализаторского предложения — тема не менее интересная, чем история любви, и она так же близко касается сердца и судьбы человека, как и увлечение женщиной, но с тою разницей, что «история любви» — тема, хорошо обжитая литературой, а «история изобретения» — мало и плохо, за редким исключением.

Беспомощный и бессильный обход важных фактов в «поэме» Дальнего встречается часто — это нечто вроде метода автора. Дальше мы поймем, почему у автора этот метод получил применение. Мы понимаем, что не обязательно писателю нужно брать тему, так сказать, атакой, — можно взять ее и охватом, и сложным маневром, но невозможно ничего завоевать и освоить, избегая и обходя сопротивляющийся материал темы. Всякое сопротивление требует все же удара, а не прикосновения. Нельзя, например, так прикасаться к факту, пусть незначительному, думая, что читатель сочтет изложение автора достаточным: «Вместе с механиком буксира он провозился весь вечер и часть ночи в горячем чреве машинного отделения, ощупывая деталь за деталью облитые маслом механизмы. Потом они проверяли работу машин, долго слушали ритмический стук поршней». Здесь не передается читателю ощущение напряженного интеллектуального труда механиков. И автор явно не точно знает предмет: он работает понаслышке, на чужом материале — так это видно по тексту его «поэмы». Зачем обливать маслом целые механизмы и почему после наладки машин у них стучат поршни?

Эти дефектные мелочи и детали «поэмы», соединяясь, доказывают слабую заинтересованность или бесстрастие автора к теме «Дальневосточной поэмы», иначе трудно понять, как можно писать такую или подобную характеристику героя «поэмы»: «Жизнь и труд были для него синонимы». Слова благородные, но неубедительные, да и неправильные: Таня для Стрижова тоже необходимая часть его жизни, хотя девушку нельзя отнести и целиком включить в категорию «труда». И вообще недостаточно написать про советского молодого человека, что его жизнь есть труд, чтобы доказать высокую моральную природу советского юноши. Автор это, видимо, понимает — и пользуется более сильным средством.

Стрижова захватывает японо-манчжурская разведка. Стрижова сажают в тюрьму и подвергают там пыткам и долгим мучениям. Советский юноша не сдался врагам, он вытерпел свою долгую муку и был освобожден по требованию Советского правительства.

Мы знаем, что подобные подвиги совершали многие рядовые советские люди, но от художника, изображающего подвиг советского человека, мы хотим дополнительно узнать всю реальную обстановку, в которой совершен подвиг, и всю тайну новой человеческой души, превозмогающей свое страдание и не сдающейся перед смертью. Но сообщать о Стрижове, что у него были «вместо отчаяния — спокойная ясность, вместо страха — презрение», — верно лишь фактически, но неверно художественно: факт здесь не перевоплощен целиком в слово, — на факт просто указано, что он имел место. Но о таких фактах мы знаем и без помощи художников.

По освобождении из японской охранки Стрижов стал славным и знаменитым человеком Советского Союза. В тюрьме он написал стихи под названием «Дальневосточная поэма». Однажды он прочел эти стихи публично, «глядя в притихший зал». — «Жившая в этом юноше лирическая струя полилась широким, вольным, сверкающим потоком, захватывая и увлекая слушателей. И всем сидящим в зале сделалось ясно, что перед ними на сцене стоит одаренный поэт».

Мы бы, однако, пожелали, чтобы, кроме Стрижова, одаренным поэтом был также и тов. Б. Дальний, ибо без помощи Б. Дальнего мы не можем услышать «Дальневосточную поэму» Стрижова.

Теперь решим основную задачу — почему книга Б. Дальнего вышла неудовлетворительной? — Потому что она написана по способу воображаемого исполнения собственных желаний. В сущности, это хороший способ, но этот способ дает положительные результаты лишь при соблюдении некоторых обязательных условий. «Исполнение желаний» в одном своем воображении, в мечте, создает лишь сладкое единоличное удовлетворение, и само по себе это удовлетворение имеет чистый вдохновенный характер, — оно, например, рождается из мечтательного детского подражания юноши герою. Но из одного воображаемого мечтательного исполнения своих желаний невозможно создать литературного произведения. Для создания последнего требуется, чтобы к воображению была добавлена доля личного опыта, доля собственной пережитой участи, доля реальности и действительного глубокого чувства — или хотя бы доля точного наблюдения и полного знания предмета. Такой сплав — воображения, желания и действительности — дал бы более прочное произведение.
<Март 1940 г.>