Верное сердце

Рота с маршем расположилась на привал в балке, поросшей дубовым кустарником. Назавтра бойцы должны быть подготовлены к военной присяге, а затем они пойдут в битву на передний край.

Командир роты лейтенант Константин Чепурный принял роту всего неделю назад и не вполне еще освоился со своими людьми; в роте были и молодые люди и постарше, разных гражданских занятий и разной души.

Сам Чепурный был еще молодой офицер и застенчивый человек, и эта смущенность перед людьми мешала ему быстро сближаться с ними; однако кто узнавал Чепурного близко, тот видел, что застенчивость этого человека и его постоянное желание стушеваться служили ему на пользу. Это свойство сдерживало энергию командира от расточения ее в пустую, в ненужную для воинского дела суету, и хранило ее душу цельной, постоянно готовой непосредственно воспринимать действительность в ее истинном значении.

В поросшей балке, когда красноармейцы присмотрелись и вслушались, существовал весь великий и прекрасный мир жизни. Там пел соловей своим словно сияющим голосом и укромно куковала грустная кукушка, вдалеке в устье балки, где находилось заглушенное травою болото, какой-то жук мычал голосом быка и чувствовал там, наверно, себя хорошо; трава возле бойцов светилась в ответ солнцу живым кротким светом своей зеленой жизни, а листья кустарника просвечивались насквозь, обнажая тайну их нежных тел, питающихся солнцем.

— Тут жить ничего, — удовлетворительно оценил местоположение пожилой боец Абрам Тихонов. — Тут и умирать неохота!

— А вдруг да придется, дядя Абрам, — отозвался в сомнении Пронин, тоже не юный уже человек. — А вдруг да, глядишь, неделя-другая минует, и мы с тобой лежим где-нибудь в овраге кверху ногами, не в этом, так в прочем месте!..

— Такая ошибка жизни бывает! — согласился Абрам Тихонов. — И тогда солдату приходится враз помирать! От этого, брат, как вспомнишь, так в уме тоска!.. Вот ведь враг какой навязался на нас, чтоб ему век не стоймя стоять, а лежмя лежать!..

Лейтенант Чепурный слушал и понимал, что эти бойцы неправильно думают о смерти. Солдат есть высший человек, призванный сберечь от смерти свой народ, а не такое глупое существо, которое лишь радуется, что оно живет, и уже заранее боится, что ему придется когда-нибудь умереть. Такое существо не воин, но даже и не человек, или совсем слабый, дрожащий человек. Однако кто же, как не он, лейтенант, командир роты, должен научить своих людей правильному пониманию жизни и смерти? — Ведь он им здесь должен заменить и лучшего друга, и наставника, которого бойцы не знают теперь кроме него. Бойца нигде нельзя оставлять в сиротстве, без опоры на командира, потому что такой горюн-солдат будет не воин, а калека.

Лейтенант велел бойцам почистить и осмотреть оружие, чтобы назавтра было загодя все исправно, а затем спросил у красноармейцев: «Что такое есть у солдата, что начинается самым первым и важным его оружием?»

Бойцы задумались, озадачились и стали говорить по-разному. Один сказал, что это — штык, другой — сытный приварок, третий — приклад от винтовки и жилистая рука, четвертый — упитанное тело бойца с одеждой на нем и ладной обувью, пятый — просто идея в мыслях...

— Нет, это все неточно, вы не угадали, — сказал лейтенант Чепурный. — Первое и самое сильное оружие есть верное сердце солдата. А верное сердце есть любящее сердце. Потому оно и верное, что любит и не может забыть свое отечество — землю своих родителей и землю своих детей, ту самую землю, из которой составлено наше собственное тело и наше сердце. А если даже можно это нечаянно забыть, то все одно будешь чувствовать, что любишь отечество, иначе отсохнешь ото всех и умрешь сам по себе...

— Это вполне точно, товарищ лейтенант! — высказался первым Абрам Тихонов. — Так оно и есть, когда чувствуешь правду...

Позже, под вечер, лейтенант Чепурный сходил к командиру части и получил от него указания о порядке завтрашнего торжественного дня. По дороге Чепурный увидел братскую красноармейскую могилу. Холм на могиле уже размыт был дождями, ветер выдувал с него грунт, и давно уложенные полевые цветы засохли.

Вечером Чепурный привел свою роту к той могиле и сказал бойцам, что сюда в землю навечно легли наши люди, ради того, чтобы отвести смерть от нашего народа.

— Они узнали гибель за нашу родину, за жизнь всего человечества! — медленно говорил командир, беря слова в своей встревоженной душе. — Они пережили высшую судьбу воина — они исполнили свой долг, не щадя своей крови и самой жизни, как сказано в присяге, потому что хотели одолеть насмерть нашего смертельного врага. Теперь они стали святыми людьми в вечной памяти нашего отечества. Поклонимся им, товарищи!

Лейтенант стал на колени и склонился ниц лицом, целуя серую сухую землю могильного холма. Все бойцы также опустились на колени следом за командиром, и каждый затем поклонился мертвым и тихо поцеловал землю.

Потом лейтенант, чувствуя расположение к себе людей, напомнил им:

— Вот завтра вы примете присягу. Это важно для каждого красноармейца, в присяге он клянется родине своей верной любовью, и пусть ваше сердце постоянно чувствует любовь к своему живому народу и его святым мертвым мученикам, тогда оно всегда будет вашим мужественным верным оружием. И если кто из вас узнает смерть, то ведь смерть мы можем узнать только подавляя, уничтожая другую черную смерть в лице своего врага. А это есть святое счастье воинской жизни и за ним я не почувствую страданья или печали от своей смерти...

Солдаты задумались и лица их стали спокойными. Человек пять из них начали работать у могилы лопатами, чтобы оправить холм на ней, а другие пошли в поле нарвать свежих цветов на место усохших.

Утром в балку, поросшую дубовым кустарником, пришгли еще три роты. Командир батальона приказал своей части построиться повзводно и призвал красноармейцев к воинской присяге.

Вокруг людей, в торжественном летнем утре, пели птицы, блестели травы и цветы в сытой росе, а в какой-то удаленной избушке еще напевал одинокий сверчок, не уставший за короткую ночь. Все это было издавна знакомо и привычно, но не утомляло человека, и он хотел, чтобы то, что совершится сейчас в природе вокруг него, повторялось на его глазах вечно и впредь.

Командир батальона обратил внимание красноармейцев на важность каждого слова военной присяги. Он медленно произнес слова из присяги: «Я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни».

— Присяга — это молитва за родину, товарищи красноармейцы, — сказал командир батальона, — это клятва ее верных сынов, что они сберегут ее живою даже ценой своей жизни. Но я надеюсь, что вы сумеете сберечь нашу родину не только ценою своей жизни, а ценою гибели врага, и это будет полезней. А наша родина рада будет сохранить каждого своего сына живым... Да и правда, товарищи бойцы, — улыбнулся командир, — разве охота уходить куда-то во тьму из такой красоты нашей земли, — он указал рукою на весь солнечный мир вокруг. — Так не пощадим врага, отвоюемся как следует умелой рукой и твердым сердцем и останемся жить на свете честными солдатами, которые не убоялись смерти и упредили, уничтожили своим оружием ее источник в сердце врага...

Издалека доносилась пушечная канонада, и звуки ее большими волнами пошли в голубом воздухе над головами безмолвных людей.

Присяги принимали в каждом взводе отдельно. Командир взвода вызывал бойца своего подразделения, тот читал громко вслух слова присяги перед лицом своих товарищей.

После принятия присяги командир батальона поздравил всех красноармейцев.

— Пусть эта клятва станет неотделимой частью вашей души и верой вашего сердца! — провозгласил командир.

Бойцы роты лейтенанта Чепурного расположились на дневку, и весь долгий день лейтенант провел неотлучно со своими людьми. Бойцы много кушали, играли в шашки и домино, веселились друг с другом и никто не сказал слова о пушечной пальбе, что весь день слышались им с близкого фронта.

Семеро красноармейцев попросились у командира сходить в деревню. Чепурный догадался, зачем они хотели пойти в избы. У них было желание посмотреть на женщин и детей, попить молока, пахнущего теплой коровой, посидеть еще раз хоть в чужом семействе и тем утешить свое сердце.

Солдаты на всякий случай торопились жить; за один день они желали пережить и вкусить все, что им положено в жизни, но что, может быть, они не управятся испытать.

Лейтенант Чепурный понимал поведение своих людей; но ему было тяжело видеть, что бойцы живут на отдыхе с какою-то легкомысленной, недостойной жадностью, точно желая впрок прожить всю жизнь. Чепурному из этого явно было, что сердцу человека чего-то хватает, чтобы оно стало спокойным и уверенным.

Военная присяга была лишь кратким обращением к родине, неповторимой клятвой в верности ей насмерть. Нужно же, чтобы обращение солдата к своей родине было повторным и постоянным, чтобы сердце его постоянно укреплялось в своей вере и любви к ней, нужно моление о родине в тихие дни и молитва за нее огнем и штыком в день битвы.

Пустое же сердце человека есть его смертельный враг, и оно может привести солдата в содрогание в час сражения.

— Но кто ж должен заботиться о том, чтобы сердце солдата исполнилось духом верной любви к отечеству, постоянно питающей его? — размышлял лейтенант Чепурный в ночное время, завернувшись в плащ-палатку на сыреющей траве. — Ведь вера солдата всего лучше укрепляется делами и примером его командира... Отечество лежит за спиною солдата, а здесь, вместо отца, в замещение целой родины, перед лицом его стоит один командир...

И лейтенант Чепурный встал с земли в страхе перед своей великой ответственностью и в радости, что он готов исполнить свое предназначение.