Голубь и горленка

На войне я видел много доброго дела. Помню, в августе месяце мы после большого боя заняли деревню Бельдяшки, что находится возле города Кромы Орловской области. Деревня Бельдяшки жила в три конца по длинным отвершкам долгой балки. Когда мы вошли в ту деревню, избы ее почти все горели пламенем. Немец правильно чувствовал нашу добрую рожающую землю и нипочем не хотел уходить с нее обратно к своему двору, пока не умирал от нас. Поэтому нам. приходилось давать ему бой повсюду, лишь умертвить неприятеля, и мы на смерть немцу не жалели своей России. Вместе с жителями деревни, которые вышли наружу из ям и оврагов, мы стали тушить пожары. Я работал с одним мирным жителем-стариком и с его внуком подростком, мальчиком лет шести; этот мальчик тоже помогал деду — таскал утварь и предметы из избы вон, чтоб и убогое добро осталось в целости. Вода в ручье была далеко от его избы, да туда и тяжко было идти, потому что немцы еще стреляли издали по деревне из минометов и артиллерии. Мы со старым человеком растаскивали его затлевшую с кровли избу. Что ж, думаем, пускай одна соломенная кровля сотлеет, зато мы все бревна и половые доски и двери сбережем и вскоре опять можно сложить избу сызнова. Лес в той местности в цене стоит, его тратить нельзя.

Во время взрывов снарядов и поверх шума от пламени, занявшегося по деревне, я расслышал один посторонний голос. Мне показалось, что это кричал какой-то кроткий мучающийся человек, но голос его был в воздухе над нами, и он был то вовсе близко, то уходил подалее и совсем утихал, а потом опять являлся и звучал. Я не знал, кто это так кричит один над огнем во время боевых действий, и спросил у хозяина-старика, слышит ли он того, кто кричит на небе.

— Слышу, — сказал мне старик. — Я его еще давечь слышу, как еще бой начался и наши только на подходе были... Это голубь плачет. Он летает там теперь один и тоскует.

— Гнездо, что ль, у него погорело? — спросил я про голубя.

— Это само собой, — ответил старый человек. — Он голубку свою, он горленку кличет. Слышишь — как душа у него надрывается?

Я расслышал, как вскрикнул над нами голубь своей безутешной тоскующей душой. Под ним было сейчас пламя, мимо него неслись в скорости снаряды и рвались на виду его с ужасом, а тот голубь, должно, не чувствовал никакого страха и удивления, потому что, стало быть, его своя тоска была сильнее страха и скучнее смерти, и оттого он летал спокойно надо всею деревней как в мирное время. Он еще верил, значит, что горленка его заблудилась поблизости средь огня и дыма, и вот-вот она вылетит к нему на его голос. И он опять кликал ее и метался в воздухе, исходя своей силой, но скорбь его, видно, не исходила, а все больше прибавлялась.

Малолетний крестьянский внук стоял возле деда и тоже слушал голубя и глядел вверх. Он вынес из избы хлеборезный нож и держал его в руке.

— Я его тоже слышу, — сказал внук. — У него мать убили.

— Не мать, а хозяйку, — объяснил дед. — Одному теперь ему жить не управиться, он, гляди, и плачет.

— А где у него душа надрывается? — спросил у деда малолетний внук.

— Где у всех, там и у него, — сказал дед.

Но внук сам догадался:

— У голубя в горле!

— А кто его знает — не видно, может — и ниже; в груди, где сердце, тоже душа бывает.

Это дед сказал мальчику, а сам внук замолчал и только задумался.

Как стало смеркаться на вечер, бой тоже затих и в деревне уже редко где горело пламя. Нам велели быть в Бельдяшках до первого требования, и мы там заночевали. Я лег со стариком в остаточных стенах его избы — мы ее разобрали не всю, а только что нужно было, чтоб огонь ее не поел.

Мы уже задремали, когда внук старика пришел со двора и разбудил нас:

— Я голубя на земле нашел, он умер.

— Он и должен помереть, — сказал тогда старый человек. — Без горленки он жить не будет — он горевал по ней, у него душа была. Не всякое горе сносится... Положь его в уголок, а завтра закопаешь в землю...

Утром я собрался идти по солдатскому делу на полевую кухню. Вышел наружу и вижу, что во дворе солнце светит и тихо вокруг. В траве, почерневшей за вчерашний день от жара и дыма, сидел поодаль от избы внук хозяина и копался чего-то в земле, а возле него на ногах находился дед. Я направился к ним на прощанье.

Меж босых детских ног мальчика лежал навзничь мертвый голубь, но я не враз догадался, что это был голубь. Он теперь был разрезан хлеборезным ножом по всей груди — от горла до хвоста — и видны были его открытые жалобные внутренности с запекшейся кровью. Мальчик держал нож в своей руке и глядел на нас со стариком бедными горюющими глазами.

— Чего он птицу распотрошил? — спросил я тут у хозяина.

— Сказывает, душу в голубе искал, ишь — всего его ножом изрыл.

— Нашел ее? — спросил я у мальчика; мне тоже интересно стало.

— Ее нету, тут одна говядина, — сказал мне ребенок. — Дедушка говорит, у голубя душа была в горленке и голубь оттого по ней горевал. А горленку немцы убили!